Пожалуй, критичность – единственный наш капитал

05 Августа, 2016
Варшава, Польша

Ренан Ларуан, который представляет исследовательскую команду DiscLab, родился в Султан-Кударате, провинции на острове Минданао. Он отождествляет себя с этим местом из-за его специфической истории. «Минданао был доминирующим островом до испанской колонизации. До этой колонизации был султанат, существовала цивилизация или даже своего рода правительство. А потом, во время американского периода империализма, был спонсируемый государством проект по  заселению Минданао. Таким образом, переселили жителей островов Лусон и Висайи на Минданао, что изменило демографию мест. Я – часть этой истории, потому что моих родителей из Висайи переселили на Минданао», — объясняет Ларуан.

По роду деятельности Ренан идентифицирует себя, прежде всего, как исследователя. «С одной стороны, это следствие определенной незащищенности. В действительности я хотел бы назвать себя теоретиком, но на Филиппинах или в Юго-Восточной Азии такая идентификация связана с некоторыми проблемами, — утверждает Ренан. – Я изучал психологию, но это не западная психология. Университет, в котором я учился, продвигал филиппинскую психологию, продукт постколониальных исследований, который в то же время занимает критическую позицию относительно постколониальных исследований. Они хотели привнести движение и дисциплину, которая, не будучи этноцентричной, в то же время будет критичной по отношению ко всем имеющимся наследиям и знаниям».

Ларуан описывает себя как человека, который изучал психологию, вырос на юге, а сейчас работает в столице Филиппин Маниле, а также на международном уровне, и проводит исследования «всегда и постоянно». С Ренаном мы обсудили понятия, которые он вводит в международный контекст, в частности, «дискурсивная архитектура» и «перевод в переходе». Поговорили и об относительности наименований и значений терминов, а также о работе культурных институций на Филиппинах.

Open Place: Дискурсивная архитектура – термин, который мы услышали от тебя. Поясни его значение.

Ренан Ларуан: Это не до конца сформированный теоретико-методологический проект, над которым я хотел бы работать. Чувствую необходимость его реализации, поскольку он связан с производством и онтологией критичности. Понимание художественного и интеллектуального как пространств, где мы можем выражать свою позицию, где можем освободить себя, всегда восходит к критической позиции или способности к саморефлексии, к преобразованию критичности в действие и художественное выражение. Дискурсивная архитектура, или дискурсивная сфера, которую мы имеем сейчас, препятствует подобной критичности. Системы и агенты, работающие с этим понятием критичности, превращают его в застывший образ. Для меня разговор о дискурсивной архитектуре – это разговор о критичности.

Сейчас нельзя говорить о дискурсивной архитектуре как о сложившемся термине. Это как момент, как тенденция производить ситуацию, которая не зависит от существующих мест – мест знаний. Что объединяет нас с дискурсивной архитектурой, или что создает дискурсивную архитектуру, так это наша способность к открытости: наша открытость превращает места знаний в сцены знаний. Знания и места являются междисциплинарными: пространство критического, пространство интеллектуального и/или пространство художников. Моя проблема с этими пространствами заключается в том, что они постоянно разрушают и фрагментируют друг друга. Важно не просто сказать, что художественное пространство трансдисциплинарно, необходимо показать художественный взгляд на тему, объект или проект. Это процесс распада и воссоздания. Для меня это не обязательно общность людей, это может быть общность понятий.

Все это связано с тем, что я называю кураторским изгнанием. Это не означает, что вы должны действительно работать на местном уровне. Можно просто быть чувствительным к локальным особенностям или основываться на контексте. Это связано с тем, как практики работают с местами знаний. Знания, накопленные в результате колонизации и те, что сильно отличаются от системы образования, скажем, испанской, становятся еще более сложной и изощренной системой, когда другой империализм (американский) создает другой режим захвата.

Филиппины имеют долгую историю системы университетского образования и образования в сфере искусства в Азии, унаследованную от испанской колонизации. У нас находится один из старейших университетов в мире. Это своего рода система производства «блага» в образовании. В американский период образование было объявлено чем-то общественным. Таким образом «благо» идущее от испанской колонизации стало «общественным благом». Когда вы работаете в наше время как художник, критик или интеллектуал, вы имеете дело с подобной линией истории, которая не может не учитываться в вашей системе. Задача практика, таким образом, заключается в том, чтобы создать его/ее собственную дискурсивную архитектуру, сообщество знаний, новую общность понятий. Необходимо найти новый путь переосмысления трансдисциплинарности и междисциплинарности.

Во времена холодной войны правительство Соединенных Штатов понимало всю систему знаний или производства знаний через принадлежность к конкретному региону. Это был стратегический метод, когда региональные исследования покрывали запрос на работу трансдисциплинарного и междисциплинарного характера. Я с осторожностью отношусь к сотрудничеству между дисциплинами. Я нахожу более интересным использовать дискурсивную архитектуру с моментами и ситуациями, в которых можно присоединиться к группе или соединиться с другими людьми, чтобы перестроить все эти дисциплины.

Open Place: Другой термин, который ты используешь – «перевод в переходе». Какое значение ты в него вкладываешь?

Ренан Ларуан: Это началось с моего проекта под названием Lightning Studies: Центр перевода ограничений, конфликтов и загрязнений (CTCCCs) в центре Hangar в Барселоне. Первоначальная мотивация состояла в том, чтобы подумать, как можно инициировать единение через перевод. Создание солидарности через различные контексты предполагает эквивалентность контекстов. Я не согласен с этой позицией. Считаю, что всегда существует ситуация неэквивалентности между контекстами. В частности, понятие прикаритета. Прикаритет в Западной Европе отличается от прикаритета в Юго-Восточной Азии. Точно так же в Европе существуют различия с точки зрения прикаритета. Как можно перевести прикаритет таким образом, чтобы не ущемлять права определенного контекста? Таков был мой первый подход к переводу. Поэтому я использовал текст пространственно-временной эстафеты перевода «Робинзона Крузо» — как способ говорить о переводе. Как мы можем перевести контексты? Как мы можем перевести опыты? «Робинзона Крузо» перевели с английского на немецкий, затем с немецкого на испанский, а потом на голландский. Перевод этих четырех переводов на бахаса и тагальский, который является языком Филиппин, вывел фактические различия в понимании сложности, связанной с прикаритетом, между континентальной Европой, островной Англией и пространствами архипелага.

Понятие прикаритета и трудности в бахаса мелаю и тагальском языке больше связаны с понятием стойкости воли, а не с понятием прикаритета, существующим в Европе в значении чего-то, что вы можете преодолеть. Западный текст «Робинзона Крузо» имеет понятия технологии и инноваций. Это очень индивидуалистический подход, где индивидуализм связан со способностью развивать технологии, получить что-то от прикаритета и выжить, застряв на острове. С другой стороны, в переводе на бахаса мелаю и тагальский не говорилось о развитии такой технологии ради преодоления. Также имеется неправильное прочтение воли и выносливости в бахаса мелаю и в тагальском как чего-то, связанного с религиозностью. Это ошибочное толкование текста некоторыми интеллектуалами. На самом деле текст, скорее, о радикальном ожидании трансформации. Это понятие воли и самосохранения как чего-то, что только и можно делать, застряв на острове. Мы видим разницу между переводами в этих двух местах или двух опытах.

Я хотел бы перевести эти вопросы в продолжении Lightning Studies: CTCCCs в Маниле. Проект исследует производство общественного блага в инфраструктурах, в частности, общественного здравоохранения и гигиены. Я заинтересован в понятие перевода в переходе. В 1898 году Испанская империя передала управление Филиппинами американскому империализму. Возникая, основные идеологии внедрялись в нашу систему образования: испанская колонизация действительно не развивала инфраструктуры для общества, для всех сообществ, поскольку они были больше заинтересованы в понятии класса. Во время американского периода понятие класса ослабилось, зато пришло понятие расы. Как же эта система управления от испанского периода фактически перешла в американский период? Это было продолжение надзора через государственную систему. Потому что тогда филиппинцы уже точно знали, каковы механизмы колонизации и огосударствления. Так что перевод этих механизмов действительно стал вызовом для американцев.

Понятие перевода в переходе позволяет нам увидеть, насколько изощренными могут быть такие стратегии управления, и как они могут встраиваться в то, что понимается как благо, например, в области здравоохранения. Американцы построили санатории, государственные больницы, они инвестировали в профессионализацию медсестер. Во время американского периода существовал проект контроля эпидемии туберкулеза и холеры, например. У них была великая вера в научную истину. Научная истина – это их инвестиция в образ жизни филиппинцев. Они пытались контролировать жилищную систему. Они издавали законы и правила относительно того, что должно быть чистым, про тропический дом филиппинца, пространство гигиены, которое не дает развиваться эпидемиям. Сейчас это уже не так заметно, поскольку переходит на молекулярный уровень. Итак, как перевести это в точку критики и в то же время использовать как параллельную область для понимания того, как вещи переводятся подобным образом прямо сейчас? И этот перевод одновременно в переходе.

Open Place: Мы также думали о терминах, которые мы используем, точнее о различных значениях, которые одни и те же термины имеют в разных контекстах. Должны ли мы использовать универсальные термины со значениями, которые уже сформированы, или, возможно, лучше использовать не «термин», но смысл, определение, для этих терминов, которые будут тождественны в каждом контексте?

Ренан Ларуан: Когда мы находим различные способы, чтобы выразить сходный опыт, — это идеальная ситуация. Но с другой стороны, я вижу необходимость работать в процессе присвоения имен в течение определенного периода времени. Это не обязательно должен быть долгий процесс называния или долгий процесс использования имен. Для меня наименование – это способ проникнуть в опыты друг друга. Иногда мы просто переназываем прошлые опыты другим термином без решения вопросов и проблем, связанных с предыдущим термином. В этом есть преимущество, поскольку принимается во внимание определенное движение. «Модернизм», например, после модернизма перешел в постмодернизм, на социальном уровне люди начали использовать прогресс. Но прогресс имеет политические корни в современности – это европейское понимание прогресса, встроенное в понятие «современность». Точно так весь проект развития стран и городов связан с понятием современности. Это получило другой виток, когда люди стали использовать понятие прогресса. И, конечно, в последнее время мы слышим слово «антропоцен» как термин, при помощи которого можно сформулировать некоторые актуальные вопросы.

Что мы можем сделать с этим процессом называния, так это позволить дискурсивной сфере новых имен присоединиться к предыдущим именам. Это точка связи и в то же время разоблачение проблемы предыдущего процесса присвоения названия, то есть, это процесс объединения и разъединения. Возможность давать имя всегда исходит от привилегированной группы или привилегированной позиции, и пока другие позиции маргинализированы, в наименовании есть такой потенциал, до определенного момента вы используете рамку позиции власти, а затем как бы присваиваете ее. Таким образом, вы всегда вырабатываете новые значения в этих новых именах. Относительно «прикаритета», например, когда в последние несколько лет все обсуждали прикаритет, особенно в связи с экономическим кризисом в Европе и США, мне это позволило вернуться к моменту в 1997 году, когда в Азии был большой экономический кризис, о котором никто не хотел говорить. У нас были  различные договоренности с Международным валютным фондом, однако все проходило не так, как с Европой или Соединенным Штатами.

Open Place: Ты часто используешь слова «интимность» и «контрабанда». Как это работает в твоей культурной практике?

Ренан Ларуан: Опишу конкретный пример. Мы организовывали и курировали фестиваль First Lucban Assembly (Первая ассамблея Люкбана) в аграрном городке в четырех часах езды от Манилы. Мы назвали его PAMUMUHUNAN («В ожидании капитала»). Мы позаимствовали местный термин «pamumuhunan», что означает «инвестиции» или «инвентаризация», который используется в сельской местности и маргинальных городских местах. Использование слова «инвестиции» в местной культуре не эквивалентно значению этого слова в финансовой столице. Например, я мог бы описать мой вклад в ваше интервью как «pamumuhunan». Я инвестирую в него, в ваши мысли и интересы, в возможные связи между нами. При такой форме инвестиций не ожидается чего-то взамен. Местный смысл инвестиций сейчас – это ожидание обмена или понятие сделки. Project Space Pilipinas, институция, которая организовывала событие, и «DiscLab|Исследование и критика» как кураторы интересовались тем, насколько этот термин в разных местах отличен от представления столицы.

Когда мы делали проект, то отдавали себе отчет в нашей неуместности в контексте. Люкбан является городом с существующими экономиками: экономикой критики, экономикой участия в культуре, экономикой представления. Ассамблея проходила во время религиозного праздника в честь покровителя урожая, когда люди украшают свои дома сельскохозяйственной продукцией. Как возможно в такой ситуации предложить что-то за пределами религиозной экономики? Как создать параллельный перформанс? Мы подумали, что могли бы развивать уровень интимности, введя понятие взгляда в сторону. Но это – взгляд в сторону, чтобы потом снова посмотреть на [религиозный фестиваль]. То, что мы хотели сделать, так это дать местным жителям возможность отвести взгляд от этого события на мгновение, чтобы потом смотреть на него снова. Нам было ясно, что мы не будем вмешиваться ни в какие процессы. Искусство имеет тенденции вмешиваться в локальную систему развития в этих областях. Это город, укомплектованный локальным музеем, локальным туристическим и культурным офисом, а также небольшим отделом наследия, который заботится о старых церквях. Конечно, туризм – одна из тех больших отраслей или рынков заработка в Филиппинах. Таким образом, мы решили, что не будем ничего с этим делать. Мы не будем вмешиваться, чтобы так продвигать наш бренд критичности, откровенно говоря. То, что мы хотели сделать, — это придерживаться нашей позиции, что мы делаем искусство, и, возможно, мы могли бы представить место, где могут разместиться другие вещи, другие идеи, уже инвестированные в религиозный праздник.

Если говорить о конкретных примерах, мы инсталлировали видеоработы в привычных местах. Мы поместили одну работу индонезийского художника Махардика Юдха (Mahardika Yudha) в парикмахерской. Название работы – Sunrise Jive, «Утренний джайв». Она представляет рабочих фабрики, которые каждое утро делают зарядку возле стен фабрики в Индонезии. Рабочие выглядят не слишком счастливыми, они просто хотят закончить с этим занятием. Мы сопоставили все это с парикмахерской, поскольку хотели критиковать искусство, которое ностальгирует о времени в местной культуре. Это можно увидеть среди филиппинских практиков, направляющихся в сельскую местность. Они считают, что сельская местность вечна и неспешна, но это не так. Когда там парикмахер стрижет волосы парню, это очень быстро, в городской местности это происходит медленнее. Просто из-за того, что городок находится далеко от столицы, люди думают, что здесь отсутствует капитализм. Я нахожу это очень проблематичным.

Мы также показывали световую инсталляцию «pananampalataya», что переводится как «вера». Подсветку в середине инсталляции намеренно повредили, так что читалось «pananampa» и «taya». «Pananampa» – термин, использующийся активистами, которые решили официально присоединиться к вооруженному противостоянию, «уйти в горы» или «войти в лес». Мы имеем один из самых длительных мятежей в мире, давнее подпольное коммунистическое движение. Можно по-разному участвовать в этом подпольном движении. Если вы заявляете, что собираетесь делать «pananampa», это означает, что вы решили присоединиться к мятежникам и собираетесь в горы, чтобы оставаться там практически навсегда. А «taya» означает «держать пари, сделать ставку». Так понятие «вера» было деконструировано в «окончательно уйти в горы» и «сделать ставку». Это уровень близости, идущий от искусства, без принуждения людей к участию. Вмешательство искусства иногда создает напряжение относительно понятия демократии. И когда демократия находится под угрозой, это очень проблематично. Иногда создается впечатление, что искусство подталкивают к тому, чтобы оно становилось частью определенных явлений, даже когда, возможно, в этом нет необходимости.

Open Place: Из того, что ты говорил, можно заключить, что иногда лучше промолчать, чем попасть в тренд. А также лучше не декларировать свою позицию публично, чтобы не стать объектом манипуляций. Это так?

Ренан Ларуан: Это связанно с тем, что мы понимаем под понятием критичности. Иногда критичность, к которой мы присоединяемся или которую воплощаем, становится агрессивной. Это как эпистемологическое насилие. Мы верим в критичность, поскольку согласились с тем, что это что-то естественное, или данное, или само собой разумеющееся. Люди не говорят, что критичность это что-то, что мы можем наследовать, но на самом деле в искусстве и в интеллектуальной практике мы считаем, что это так. Мы не сталкиваемся непосредственно с проблематикой понятия эволюции критичности, но она существует. Одно из проявлений такой проблемы критичности заключается в постоянном воплощении, постоянной демонстрации этой критичности и в постоянном использовании ее, как контраргумент при любой проблеме, любой ситуации, с которой мы, кажется, не можем взаимодействовать.

Когда люди говорят, что мы должны постоянно быть критичными, я не понимаю, что конкретно они под этим подразумевают. Когда это используется в разговорах и текстах, кажется, что есть только одна форма критичности и очень однородный способ говорить о ней. Это в некотором смысле позволяет мне использовать в этой точке термин «наивность» — как то, что не будет демонстрировать свою критичность. Я утверждаю, что, возможно, нет необходимости всегда демонстрировать свою позицию, поскольку позиция сама по себе – это просто дорогая энергия. И это опять же возвращает нас к понятию, забытому в отношении критичности, к самосохранению. Правильное ли это место и время, чтобы «продемонстрировать» вашу критичность? Мы должны думать о распределении критичности. Критичность находится в точке усталости и истощения. Критичность, кажется, единственный капитал, который мы имеем. Что произойдет, если мы исчерпаем всю ее эффективность?

У меня была интересная беседа с Марти Пераном (Marti Peran). Его работа касается перевода усталости в выставочный формат. Я спросил его, что он думает о позиции монолога. Ведь люди постоянно говорят, что необходимо, чтобы все было в диалоге, а противоположностью диалогу видят монолог, но я так не думаю. Марти Перан ответил: «На этом этапе неолиберальной логики монолог – это новое молчание». Он также говорил про ложный диалог, который требует консенсуса, и о радикальных возможностях монолога. Сейчас существует тенденция, которую можно проследить на конференциях или в панельных дискуссиях, когда контексты и опыты ставят в положение диалога и коммуникации, но на основании того, что эти переживания фактически эквивалентны. Моя позиция состоит в том, что нам не нужно еще больше диалога, нам нужно больше пространства для лиц, чьи позиции гасятся в местном или международном контексте, чтобы они могли создать монолог, поскольку их нечасто можно услышать в диалоге. В диалоге у них нет голоса. Невозможно иметь настоящий/реальный диалог. Для меня мир искусства и культура в целом требуют монологических схем. Внутри монолога уже присутствует разговор. Марти Перан утверждает: «Когда вы производите монолог, сам разговор покидает категорию того, что создает стоимость». Для меня это интересно, поскольку это та проблема, которую я ощущаю по отношению к дискурсу.  Дискурс в настоящее время является утонченным капиталом в искусстве и даже в технологиях. Сегодня инновации организовываются дискурсом. Дискурс сам по себе несет ценность, это очень сложная форма капитала, которая легко распространяется и циркулирует.

Open Place: Но разве диалог – это только о формировании стоимости? Для меня это скорее понятие о формировании языка.

Ренан Ларуан: Я написал статью «Инфантилизация контекста», в которой говорю о диалоге и монологе по отношению к контексту. На мой взгляд, международный мир искусства считает важным заставлять контексты говорить друг с другом. Меня удивляет, как в этой среде, объединенной множеством разнообразных взаимосвязей и соединений, в искусстве, по крайней мере, контекст может быть в относительной изоляции? Я чувствую, что контексты уже говорят друг с другом, именно из-за распределения капитала. Капитализм уже делает всех взаимосвязанными. В этой ситуации кажется, что диалог навязывается нам сверху.

Open Place: Ты ассоциируешь себя с DiscLab, правильно? Как появился этот коллектив?

Ренан Ларуан: DiscLab появился в 2012 году. Мы организовались после воркшопа «Арт-критика и визуальная грамотность» (Art Criticism and Visual Literacy). Первые участники совсем не принадлежали к миру искусства. В основном, это были люди, только окончившие университет: экономический, литературный, философский факультеты и факультет графического дизайна. Никто из нас не был частью существующей в то время системы искусства. Мы хотели исследовать искусство и писать об искусстве. Мы хотели писать критические тексты и дискутировать, поскольку ощущали, что существуют определенные практики и группы людей, исключенные из системы искусства и визуальной культуры на Филиппинах. И Интернет был очень важен для нас, поскольку мы хотели назвать себя виртуальной организацией. Таковы были элементы, определяющие нашу организацию поначалу.

Open Place: Какова цель коллектива?

Ренан Ларуан: Эта цель за четыре года сильно и резко изменилась. К таким драматическим изменениям привела определенная форма насилия по отношению к инициативам, особенно пришедшим извне системы. Поэтому мы хотели действовать «сильным», как нам казалось, образом, и именно поэтому мы сместили наше внимание от критики и дискуссий к небольшим исследованиям в рамках долгосрочной деятельности. Сейчас мы работаем именно в этом направлении.

Во-вторых, мы хотели видеть себя в качестве институции, а не альтернативной арт-организации. Поскольку маргинализируя себя как альтернативную организацию, мы всегда должны отстаивать наше право заниматься тем, что делаем, даже если мы не получаем за свою работу ничего. Таким образом, мы хотели позаботиться о себе, поставив своего рода щит, называя себя учреждением или организацией. Иначе люди обычно думали, что мы журнал, музеи приглашали нас на вечеринки к вернисажам, поскольку хотели, чтобы мы писали об их новых выставках. Мы приходили в ярость от этого, ведь очевидно, что тексты, которые мы пишем, отличаются от текстов, которые можно прочитать в журналах или блогах. Поэтому нам пришлось объявить себя исследовательской организацией.

Open Place: Как вы разделяете обязанности в организации?

Ренан Ларуан: Наш способ работы отличается от типичного для коллективов, опять же из-за давления, которое мы ощущаем. Также существует конкуренция внутри контекста. Поэтому одни участники коллектива идентифицируют себя как DiscLab, другие нет. Это также определяется работой, которую мы делаем. Есть люди, заинтересованные в определенной деятельности. Например, многие вовлекаются как кураторы, но они не чувствуют такого же комфорта при написании критических обзоров и текстов, поэтому получается такая гибкая система вовлечения и ассоциации. На Филиппинах организации, управляемые художниками, формируются четко исходя из определенных идеологий. Есть группы, которые продвигают концептуальное искусство, другие занимаются внедрением реформ, отвечающих левым взглядам, есть фундаментально левые группы, но в случае с DiscLab – это комбинация индивидуальностей.

Open Place: Культурная организация должна четко артикулировать свою политическую позицию?

Ренан Ларуан: В большинстве контекстов любая организованная политическая сила будет пытаться притянуть культурные вопросы к более широким политическим темам. Думаю, сейчас культурные институции, включая самоорганизованные художественные инициативы, не имеют языка, чтобы выражать свою политическую позицию. Они, кажется, очень хотели бы, но в действительности абсолютно  неэффективны. Их позиция никого не волнует. В Филиппинах или других странах с колониальным наследием, имеющим продолжение, переродившимся в этнонационализм и фундаменталистское понимание национального государства, мы можем увидеть, как конструкция и деятельность культурных институций способствует такой линии. Это проявляется и воплощается как в перформативном производстве общественного блага частных институций, так и в бюрократизации позиций среднего менеджмента в художественной системе. Комфортная жизнь институций и работников культуры обеспечивается самоцензурой в различных ее проявлениях.

Open Place: Какую деятельность проводит ваша институция?

Ренан Ларуан: Сейчас мы проводим программу совместного обучения и исследования Waiting Sheds («Остановка»). Сначала мы занимались дискурсивной активностью – устраивали дискуссии и писали тексты, но потом осознали, насколько зависима такая деятельность. Ведь никто не платит за тексты, никто не желает спонсировать писательскую и дискуссионную активность. Поэтому мы решили собрать все, что делаем, в одну флагманскую программу, которая работает как долгосрочная и связана со специфическими событиями, происходящими прямо сейчас на Филиппинах, а именно – изменение системы образования. Филиппины – одна из немногих стран с десятилетним базовым образованием. Правительство решило изменить это на стандарт K-12, предполагающий 12-тилетнее базовое образование, однако это не решает проблемы в данной сфере и не соотносится с ресурсами, которые мы имеем. Мы решили разработать программу для молодых культурных деятелей, и тех, кто находятся, условно, на середине своей карьеры. Работая с художниками и журналистами, мы хотим предложить модель, которая не обязательно противоречит K-12, но подчеркивает сильные стороны и выявляет проблемы данного стандарта. Мы начали программу в 2015 году и продолжим развивать ее до 2018 года.

Open Place: Что обеспечивает финансовую независимость организации?

Ренан Ларуан: Для этого проекта мы получили финансирование от Arts Collaboratory, однако когда начинали программу, она финансировалась за счет нашей кураторской деятельности. Нас пригласили в качестве кураторов и организаторов на First Lucban Assembly, и мы договорись, что сможем делать Waiting Sheds в рамках ассамблеи. До того как мы организовали Waiting Sheds, мы использовали для проектов собственные деньги. На самом деле, у нас нет изощренной финансовой структуры.

Open Place: Как ваша организация влияет на культурную политику государства?

Ренан Ларуан: Наша стратегия очень проста. Музеи и культурные институции Филиппин имеют или очень слабую образовательную программу, или вообще не имеют таковой. У нас есть исследовательские центры с коллекциями, и поскольку выставка – это более видимый формат, они, скорее, предпочитают организовывать выставки, чем делать что-то относительно их коллекции. Мы осознали этот разрыв в программах и создали своего рода сообщество, в которое приглашаем их в качестве партнеров по научным исследованиям. Это, как правило, одногодичное исследование институции, без обязательств производить что-либо для нее. Мы можем использовать их оборудование и архивы без какой-либо оплаты, а через год партнерства учреждение может попросить членов сообщества разработать программу на основе проведенных исследований, но это не является обязательным условием. Как я говорил ранее, мы имеем дело с системой учреждений с заранее заданными способами работы и отношений с теми, кто не является их частью. Посмотрим, сможем ли мы повлиять на них в будущем.

Open Place: Что для тебя идеальная институция?

Ренан Ларуан: Все получают оплату за свой труд, ко всем относятся с уважением. Существует надлежащая оценка работы. Я не знаю, возможно, нет никакой идеальной институции, поскольку для меня институции изначально больны. Институции должны болеть, прежде чем они действительно станут институциями. Как вести себя с больными институциями? Это как человек, который рождается с инвалидностью или хронической болезнью и которому необходимо оставаться в живых. И что можно сделать для этого, продляя жизнь, даже используя паллиативную помощь? Вы просто сводите боль к минимуму.