Локальные музеи в динамичном мире: (пост)советское наследие и будущее

Текст Ирины Склокиной

Ноябрь, 2015
Львов, Украина

 

Ирина Склокина – исследовательница Центра городской истории Центрально-Восточной Европы (Львов), историк, кандидат исторических наук (2014). Защитила кандидатскую диссертацию об официальной советской политике памяти о нацистской оккупации Украины на примере Харьковской области. Окончила Харьковский национальный университет им. В.Н. Каразина (специальность история Украины). Магистр истории (2008). Работала в Харьковском национальном университете им. Каразина и Восточном институте украиноведения имени Ковальских (Харьков). Участница Харьковского историко-филологического общества.

В этом тексте я хотела бы представить соображения о том, каким образом советский период оказался формообразующим для краеведческих музеев, какими мы их знаем сегодня, а также о возможных путях изменений и адаптации этих музеев к современности (1). Отличались ли советские музеи фундаментально от музеев других стран? Их опыт — это бремя или потенциал? Нужны ли нам такие музеи сегодня и зачем?

Музеи во всем мире еще в XVIII-XIX вв. стали важными институциями модерности с функциями распространения рационалистичного мировоззрения, образа мира как упорядоченного и систематизированного, для утверждения ценности науки, просвещения, высокой культуры. В то же время, музеи появились как инструмент власти, утверждавший национальное государство и имперское господство над «отсталыми», «этнографическими» народами. Власть, заложенная в историческом музее, состоит в его задании представления «настоящих», «аутентичных» вещей, которые должны отражать «настоящее» прошлое, «как оно было на самом деле». Кроме того, за созданием и функционированием музея стоит именно экспертное, универсальное знание, которое должно заменить собой локальное знание и представления простонародья. Именно такая властная позиция музея как носителя объективного знания, как института просвещения, который должен изменить мировоззрение «простолюдинов», стала основой для игры между различными центрами власти, которые влияли на музейную деятельность и собственно экспозиции. Соответственно, в XIX-м, да и в ХХ в. музеи нередко были орудием саморепрезентации правителей, династий, влиятельных жертвователей.

Однако, по мере роста самосознания буржуазии и других городских слоев, растет критическое отношение к официальным государственным мифам, транслируемым в том числе через музеи (2). Кроме того, рядом с крупными влиятельными музеями, которые представляли мощь и славу нации-государства, существовали также коллекции, принадлежащие частным лицам или обществам, которые порой и в дальнейшем оставались лишь собранием интересностей, а порой могли предлагать альтернативные нарративы и оспаривать государственную политику.

Локальные музеи стали особенно активными в Западной Европе и в мире в связи с радикальными изменениями в культуре историописания в 1970-х гг., когда важное место заняла новая социальная история, в том числе и многочисленные инициативы по «истории снизу», публичной и устной истории, направленной на поддержку тех групп, которые были маргинализированы в рамках традиционной политической, государствоцентричной истории. Например, «исторические мастерские» («historical workshop movement»), возникшие в Великобритании, а затем распространившиеся в Европе, Америке и Южной Африке, в 1970-80-х гг. обратили внимание на рабочую и женскую историю и включали десятки местных инициатив с привлечением левых историков, музейщиков, любителей, и главное — обычных людей, которые сами рассказывали свои истории жизни. Подобно этому, движение «копай где стоишь» («Gräv där du står» на шведском, или «Dig where you stand» на английском) (3) в Швеции (а впоследствии и в Канаде) демократизировало историческую культуру, выведя на авансцену рабочих, рядовых жителей городов и сел, которые стали и героями, и соавторами исторических книг, памфлетов, выставок и театральных представлений, а также и 1 300 (!) «музеев рабочей жизни» (4). Большое внимание этого движения также было обращено на изучение природной и застроенной среды в микро- и локальном масштабе.

Таким образом, локальные музеи стали частью инициатив, которые оспаривали схемы истории нации-государства, отмечали ценность индивидуального и коллективного опыта. Новые музеи локальной истории создавались не только экспертами, но прежде всего самими сообществами, как максимально открытые и гибкие институции, ориентированные на потребности самих аудиторий. В конце концов, направления новой социальной истории были инкорпорированы академической наукой, и даже традиционные музейные институции – святилища науки и нации – становились более демократичными, открытыми для обсуждения общественных проблем, которые беспокоят местное население, критичными по отношению к генерализирующим национальным нарративам. И до настоящего момента такие популярные течения, как устная история, женская история, история окружающей среды, истории меньшинств часто сотрудничают с музеями, выстраивая историю от исторического материала, близкого к самим историческим акторам («from the bottom up»).

Особенно эта ситуация выразительна в США, где локальные музеи зависят больше от общин, тогда как, например, во Франции большая сеть музеев в регионах была сформирована еще с XIX в. и финансируется преимущественно государством, из-за чего низовые инициативы в музейном деле развитые меньше. Исследовательница музеев Эми Левин пишет, что в США важным фактором содействия расцвету маленьких музеев является индивидуалистическая этика, представление о ценности любого частного опыта, поэтому каждый может создать музей чего угодно (5). Музеи в США сегодня являются более открытыми для сотрудничества и временных мероприятий, а особенно их ориентация на осмысление современных проблем, в частности поликультурности, сосуществования в многообразии возросла после 11 сентября 2001, люди почувствовали потребность осмыслить причины этой трагедии, имеющие истоки в прошлом (6).

Конечно, это не означает, что все маленькие музеи в Западной Европе, США и Канаде стали исповедовать новую социальную историю и отошли от традиционного видения музейных задач. Многие провинциальные музеи продолжают представлять историю как деяния видных политиков, а в других экспозиции порой напоминают собрание старого хлама или случайных вещей, которые служат разве что для умиления и ностальгии, а не для решения актуальных проблем сегодняшней жизни общества (7). Многие локальные музеи продолжают выполнять функции XIX в. (социальный контроль через образование), апеллируя к идеализированной национальной истории (образ США как колыбели демократии является распространенной стратегией обоснования музеями своего существования) и к предметам культурного престижа, а также некритично прославляют свое собственное сообщество, не обращая внимание на маргинализированные группы (8). Однако, все же связь с местным сообществом, акцент на уникальном и открытость к современным проблемам – это те пути развития, которые хорошо знакомы локальным музеям и историческим обществам.

Где же можно расположить советские и постсоветские краеведческие музеи в этой истории? Есть ли у них принципиальные отличия от локальных музеев в других странах? Есть ли в их опыте определенный потенциал для позитивных изменений сегодня?

Появление музеев в Российской империи, как и на Западе, было делом не только государства, но и независимых или полунезависимых акторов: местных исторических обществ, любителей, коллекционеров, земств, университетов. Изменения 1920-х годов отражают собственно универсальные для всего мира тенденции: рост роли государства в жизни музеев, централизация управления, основание музеев на окраинах государства, использование музеев и как научных учреждений, и как инструментов формирования политической лояльности. Однако, такая модернизация в условиях монополизации власти партией и ее «вождем» приобрела особые формы. С конца 1920-х утвердилось полное плановое управление музеями. В 1930 г. на первом музейном съезде было закреплено понимание музея прежде всего как «политпросветкомбината», тогда как сохранение наследия или наука стали скорее второстепенными. В 1932 г. был создан Центральный НИИ методов краеведческой работы в Москве, выполнявший функции разработки инструкций, в том числе и для типовых экспозиций и критериев отбора предметов для хранения – что прекрасно демонстрирует сочетание авторитетности науки с собственно пропагандой, так характерное для модерного государства. В 1936 г. открылся как отдельное учреждение Центральный музей им. В.И.Ленина, ставший образцом не только для музеев Ленина в разных республиках, но и для всех музеев СССР. Государство все больше претендовало на то, чтобы полностью сверху определять содержание экспозиций и экскурсий, а посетители должны были стать исключительно реципиентами просвещения и «культурности» (9). Областные, районные, местные комитеты партии должны были утверждать тематико-экспозиционные планы.

Самым правильным (и самым безопасным для работников) путем для создания экспозиций в сталинское время стало использование уже напечатанных, а следовательно одобренных, текстов, таких как «Краткий курс истории КПСС», книга «О Великой Отечественной войне Советского Союза» И.В.Сталина, историй партийных организаций областей и республик, речей «вождя» и других руководителей по случаю исторических годовщин и текущих событий, публикаций в «Правде» и других газетах.

Именно такой путь был самым простым для того, чтобы сконструировать нарратив с предзаданной идеологической составляющей – использовать уже одобренные и легитимированные государством тексты; это позволяло избежать сложности и многослойности смысла нетекстуальных материальных объектов. Объекты показа часто создавались специально: музейный предмет рассматривался как нечто, что должно создаваться, изготавливаться (распространенным было выражение «изготовление экспоната»). В одной из инструкций даже утверждалось: «При создании экспозиции нельзя отталкиваться от наличия в фондах тех или иных вещей. Исходная позиция заключается в тематике экспозиции, в тех вопросах, которые нам необходимо осветить в экспозиции и экскурсии для правильной оценки посетителем данного явления, факта, экспоната, в вопросах, необходимых нам для пропаганды определенных мыслей, взглядов, мировоззрений» (10). Бесспорно, это свидетельствует о модернизации музея, об отходе от архаического его видения как собрания вещей. В то же время, такое модерное видение служило идеологической индоктринации музея.

Однако, контрольные органы не были удовлетворены стратегией повторения текстов и все больше требовали представлять «настоящие предметы», именно «прошлое, как оно было на самом деле», и находить оригинальные предметы, которые представляли бы «объективную картину прошлого», «реальность» (11). Утверждения руководителей государства не должны были оставаться только утверждениями, но стать воплощенной реальностью. Эта попытка преодолеть разделение между реальностью и ее репрезентацией, между интенцией и ее воплощением, формой и содержанием, собственно, было характерно целого утопического мировоззрения и художественного метода соцреализма (12).

Кроме того, музеи должны были моментально реагировать на текущие события и делать выставки именно об актуальных событиях сегодняшнего дня. Чрезмерное сосредоточение на прошлом могло быть прочитано как опасный симптом «идеализации партиархальщины», «восхищения стариной», как бегство от социалистической действительности. Как видим, по форме это очень близко к сегодняшним подходам к музею – он должен быть близок к жизненному опыту сообщества, должен обращаться к проблемам актуальной реальности. Но по сути эта «реальность» определялась как воплощенные в революционной динамике замыслы и планы партии и ее вождей. Музей становился отражением этой ожидаемой, будущей, на самом деле никогда недостижимой, реальности, которая представала как уже имеющаяся «здесь и сейчас».

Однако, авторитетные тексты, на основе которых строились экспозиции, содержали лишь общие утверждения, и часто следовало определять идеологические тенденции интуитивно. Роль местных музеев и их работников оставалась очень важной, прежде всего из-за необходимости представлять более общие утверждения в конкретных формах местных артефактов. Эта задача представления именно местного материала бесконечно отмечалось во многих методичках и инструкциях: так гранднаратив советской истории должен был стать «ближе к людям» и принимать форму хорошо известных, местных, «наших собственных» вещей (13).

Это требовало гораздо больше изобретательности, умений и самостоятельной интерпретативной работы, которой музейщики пытались избежать, чтобы не брать на себя ответственность. Попытки получить в высших инстанциях подробную информацию о том, как все же должна строиться выставка согласно последним идеологическим тенденциям и при этом на основе конкретного материала, не всегда увенчивались успехом (14). Характерно, что утверждение планов в комитете партии и проверочные комиссии, которые осматривали экспозиции, обычно не рассматривались работниками музеев как внешняя враждебная сила, призванная разоблачать идеологические ошибки сотрудников музея. Напротив, пригласить высших должностных лиц для осмотра экспозиции было самым легким путем ее легитимации, возможностью переложить ответственность за нее на этих должностных лиц, и соответственно, уменьшить страх перед возможными обвинениями в ошибках (15). Кроме того, проверяющие рассматривались как дополнительный источник информации о самых последних изменениях в идеологической линии партии.

Краеведческие музеи в маленьких городах, кроме того, подлежали контролю со стороны больших областных музеев-шефов. Таким образом, выстраивалась четкая иерархия и ограничивалось содержание экспозиций в меньших музеях: они, прежде всего, должны были отражать чисто местные события и героев, прежде всего достижения соцстроительства и мудрые планы партии относительно их собственного города или района. В рецензиях на тематико-экспозиционные планы краеведческих музеев часто отмечалась необходимость больше давать именно местного материала (16), что на практике означало скорее провинциализацию, лишение местных процессов связи с глобальным и национальным контекстом. Краеведческие музеи были приучены к тому, что их роль заключается в представлении общих схем на конкретных местных примерах. Все разнообразие местных экспонатов, своеобразие местной истории воспринималась как важный «оживляж», который поможет лучше донести общую схему исторического процесса, украсить ее и сделать ближе к посетителю.

Парадоксальным образом, такая «локализация» была скорее трансляцией генерализирующей линии партии на местный материал и не была подобна той «истории снизу», распространившейся в западных институциях публичной истории.

Определенное сходство с европейскими процессами можно видеть в период оттепели, когда начали появляться многочисленные «народные» музеи, то есть негосударственные учреждения, которыми занимались местные активисты, краеведы, школьники, а финансировали колхозы или предприятия (17). Более активно стали появляться музеи отдельных учреждений, организаций. «Народные музеи», конечно, все равно подлежали контролю «сверху». Ими занимались, в том числе, государственные областные музеи, однако все же они не имели единых тематико-экспозиционных планов, а кроме того, нередко были специализированными, то есть освещали более узкие аспекты прошлого (например, народные музеи партизанской славы), т.е. тотализирующий всеобъемлющий нарратив не всегда был полностью воплощен. Участие самих жителей, участников исторических событий в жизни таких музеев значительно расширилось (18). Однако не изменилось главное – видение музея как авторитарного просветительского учреждения, которое призвано нести объективное знание, а через него – агитировать и призывать. Не изменился и взгляд на сами аудитории музеев – взгляд, прежде всего, властный, воспитательный, взгляд «сверху».

Еще со сталинских времен инструкции для музейщиков отмечали, что роль экскурсовода должна быть как можно более активной и направляющей (19). В идеале, посетителей не следовало оставлять наедине с экспозицией, ведь, бесспорно, они должны получить целостную картину исторического процесса (читай: чтобы вдруг им в голову не пришли какие-нибудь неканонические интерпретации, которые запросто могут вырасти из многозначности материальных объектов). Приоритет в посещении отдавался организованным группам, которых следовало обязательно «обслужить экскурсией», тогда как охватить всех посетителей-одиночек все же не представлялось возможным. Поэтому в музее важным было также четкое пространственное направление, выстраивание маршрута через экспозицию, чтобы даже без экскурсовода все же последовательность осмотра экспозиции была бы заранее задана (20).

Реакция посетителей тоже должна была задаваться интенционно. Один из самых популярных приемов – это стремление вызвать отождествление посетителей с героями из прошлого и настоящего, чьему примеру следовало подражать, прежде всего, ударным трудом. Во времена войны музейные работники выбирались непосредственно на передовую с передвижными выставками и лекциями, которые должны были вдохновлять на непосредственное действие: «Бойцы одной из батарей, под командованием лейтенанта Дяченко, после того, как ушли с лекции, открыли сокрушительный огонь по врагу и своим огнем уничтожили несколько огневых точек с их пулеметными расчетами. Бойцы убедили лектора в том, что в дальнейшем они с еще большей силой и ненавистью будут уничтожать врага» (21). То же видим и в мирное время: например, на Харьковском электромеханическом заводе посещение заводского музея и торжественная клятва продолжать славные традиции героев были обязательными элементами трудоустройства нового рабочего в 1960-х гг. (22). И до самого конца существования СССР музейные работники должны были быть агитаторами – например, ходить с передвижными выставками по электричкам, рассказывая об успехах строительства социализма, и соответственно призывая к повышению трудового энтузиазма и морально-политического единства.

Однако, посетители советских музеев все равно находили возможности не только принять участие в ритуале лояльности, но также и реализовать некоторые собственные цели. Главная польза, которую определяли посетители, согласно записям в книгах отзывов, – это получение определенных знаний о «прошлом как оно было», ведь по музейным материалам фактически можно было хорошо подготовиться к сдаче экзаменов по предметам вроде «Истории ВКП (б)» или биографий Ленина и Сталина (23). Ознакомление с трактовкой определенных вопросов со стороны официальных идеологов было крайне важным для поддержания дискурса лояльности к государству. Особенно в сталинский период нужны были такие авторитетные институции, как музеи, которые могли бы в условиях частых изменений идеологических трендов, проинформировать растерянных и запуганных людей, для которых употребление правильного идеологического языка было залогом выживания (особенно для работников культурной сферы) (24).

Зато в 1970-х — 80-х гг. советские музеи оказались в новом контексте. Относительный рост благосостояния, провозглашение партией курса на соревнование с капиталистическими странами в уровне жизни, рост масскультуры и развлечений, а также проникновение западных культурных продуктов в СССР делали ценности общества потребления все более значимыми. Наряду с акцентом на трансляцию объективного знания все больше в методических рекомендациях указывали на необходимость делать выставки более интересными и привлекательными. В конце 1970-х гг. НИИ культуры в Москве (бывший НИИ краеведения и музейной работы) уже проводил масштабное исследование аудитории краеведческих музеев «Музей и посетитель», а в средине. 1980-х – исследование отношения жителей крупных городов к музеям (25) – это отчетливая тенденция обращать внимание не только на содержание экспозиций и их идейную выдержанность, но также на реципиента, потребителя.

Для музеев позднесоветского времени был характерен рост эстетичности и привлекательности выставок, больший упор на эмоциональном воздействии и оформлении. Характерными для музеев стали большие яркие картины, диорамы, имевшие целью скорее не познавательное, а эмоциональное и эстетическое воздействие. Новой формой было также основание музеев в бывших партизанских землянках, непосредственно на местах событий, что ставило зрителя в позицию участника истории, включало его в прошлое через пространство. Такие изменения были важными, учитывая изменение подхода к музею как к месту не только просвещения и индоктринации, но и культурного потребления и отдыха.

Согласно записям в книгах отзывов, музей все больше воспринимается как место отдыха, где есть «много интересного», где можно получить определенные впечатления и «культурное обслуживание» и тому подобное (26). Эти изменения были важными индикаторами более широких культурных трансформаций.

Однако, не приходится говорить о том, что осознание этих изменений охватило значительное количество краеведческих музеев. Понимание нового контекста присутствовало скорее в элитарных исследовательских институциях и бо́льших музеях, чьи сотрудники были включены в научную коммуникацию (или в музеях-центрах туризма, в том числе зарубежного). В условиях плановой экономики и отсутствия рынка, финансируемые государством или предприятиями, музеи не имели жизненной необходимости перестраиваться и ориентироваться на новые запросы. Рост поп-культуры воспринимался не как вызов традиционным институциям культуры, а скорее как «упадок» или «развращение». К тому же, в брежневском СССР не приходилось говорить о демократизации историописания или новых социальных движениях, которые стали основой изменений исторической культуры в свободном мире.

Во время перестройки громко стала звучать критика административно-командных методов в руководстве музеями, недостаток финансирования, пренебрежение культурными объектами в пользу промышленных, разоблачение сталинской (да и более позднего времени) чистки архивов и музеев и распродажи фондов, ориентации на прославление достижений «развитого социализма» (27). Идеи диалогового подхода, педагогики сотрудничества, которые были известны и ранее, теперь нашли поддержку общественной атмосферы. Началось изменение самоидентификации музейных учреждений, оказавшихся в ситуации между просветительскими и рекреационными задачами (28).

Общим было оптимистическое ожидание, что устранение партийного диктата и «заполнение белых пятен истории» автоматически приведет к позитивным сдвигам в сфере культуры, но необходимость реформ оказалась значительно глубже.

Собственно отсутствие такого более глубокого переосмысления видения музея обусловило простую «замену флагов». Музеи в сегодняшней Украине так и остались преимущественно трансляторами «генеральной линии» исторической политики государства или региональных элит, они по-прежнему получают рекомендации по тематике выставок, календари рекомендованных праздников, а также включены как ресурс в концепции «патриотического воспитания», которые меняются в зависимости от смены президентов и правительств. На фоне нехватки финансирования, депопуляции сел, упадка инфраструктуры (и соответственно ухудшения доступности краеведческих музеев в селах и поселках) возникает базовый кризис. Ведь эти институции больше не могут наслаждаться полной поддержкой государства и плановой экономики, но как бы продолжают работать на это государство, транслируя, по сути, старые задачи легитимации власти и политпропаганды.

Какими могут быть шаги для изменения музеев сегодня? Какие для этого нужны ресурсы? Попробую очертить здесь несколько предложений, которые реализуются на практике в современных музеях, а также обсуждаются в трудах музеологов.

Изменения системы финансирования.

Государственные грантовые программы, когда финансирование предоставляется на конкурсной основе согласно независимой оценки проектов – как проектов долгосрочных изменений в определенной музейной институции, так и проектов сотрудничества музеев с другими культурными институтами, образовательных программ, исследовательских проектов музеев. Важным дополнительным источником финансирования становится сегодня международное сотрудничество, особенно сотрудничество с зарубежными музеями, которые имеют более широкие возможности подаваться на гранты. Бесспорно, более глубокие изменения невозможны также, если уровень жизни населения и дальше будет оставаться низким, а значит, такой будет и посещаемость музеев и входная плата. Следует также работать над привлечением частного финансирования, а также волонтерской помощи. Волонтеры могут быть гидами, преподавателями в образовательных программах, помогать организовывать праздники, сотрудничать в создании временных выставок. Улучшение инфраструктуры тоже крайне важно (29). Музеи должны осознать, что они не занимают позицию элитарного заведения высокой культуры, но находятся в ситуации конкуренции с предложениями досуга и развлечений от других институций. В этой ситуации музею важно не потерять свою идентичность (как институции, связанной не только с развлечениями, но и знанием и образовательными услугами), но также максимально открыться на нужды аудиторий и начинать от них, а не от того, что сам музей может предложить.

Музей сообществ.

Из предыдущего тезиса следует, что изменения в музее должны быть связаны с осознанием того, для каких именно аудиторий работает этот музей, какие потребности имеет сообщество, чьи интересы он должен представлять, кому должен предоставить голос и власть? Отходя от иллюзии «объективности» любой исторической репрезентации, следует одновременно критически рассматривать свою собственную позицию и быть честным с самим собой, задавая себе вопрос о своей собственной заангажированности. А именно: какое сообщество владеет этим музеем? Чью версию представляет? Способствует ли эта репрезентация взаимопониманию? Включает ли она также голоса «других»? Какие общественные последствия она будет иметь? Не станет ли легитимацией слишком партикулярных точек зрения? (30) Думаю, что для Украины после Майдана и войны эти вопросы становятся также чрезвычайно актуальными

Из транслятора господствующей идеологии музей должен превратиться в открытую институцию, выражающую интересы сообщества, которое поддерживает этот музей и в нем заинтересовано. Следует обратиться к живым историям жизни, к низовому материалу. Однако, это не означает какую-то глубокую провинциализацию или крайне критическую по отношению к государству позицию. Современная методология исторических исследований позволяет выходить из низового, локального к глобальному, универсальному, создавая знание «снизу».

Музейные работники должны задуматься также о том, какие именно существуют особенные группы (возможно, пожилые люди, инвалиды, или дети в селах, где мало образовательных возможностей), которые могли бы быть больше всего заинтересованы в посещении музея, а также и в сотрудничестве и сотворчестве. Обучение должно быть не передачей готового знания, но актуализацией способности к соучастию и к получению опыта – а поэтому обучать в музее можно людей из разных сред и с разной образовательной базой. Одна и та же экспозиция должна оставлять выбор подходящих именно для конкретного посетителя или группы способов обучения, коммуникации, взаимодействия, то есть музейный опыт должен быть индивидуализированным и коллективным одновременно.

Музей в городском пространстве.

Толчок для трансформации в локальном музее может быть найден в его связи с развитием собственно города или села, где этот музей находится. По мнению Ч. Орлоффа, музей должен принимать участие в планировании города, давая информацию об историческом наследии для генерального плана и для планов ревитализации отдельных участков, где объекты наследия могут привести к новым идеям относительно будущих преобразований и новых / старых функций определенных зданий и мест ( 31). Больше мероприятий следует проводить вне музея, в городском пространстве. Это должно помочь использовать историю не как бремя, а как ресурс для построения будущего, как источник для новых идей развития и в то же время чувства укорененности. Такая позиция должна способствовать формированию гражданской культуры участия, когда жители чувствуют свою ответственность за город, в котором живут. Для этого музей может организовывать проекты с привлечением определенных групп или небольших общин (например, выставки фотографий, картин, или жизненных историй в сообществах соседей)(32). Музей может способствовать решению имеющихся проблем через освещение их исторических корней, демонстрацию возможных решений, которые уже были в прошлом. Конечно, музей не всегда сможет заставить городские власти принять именно нужные для общества решения, но, по крайней мере, он может показать хороший пример того, как можно менять городское пространство, а также обеспечить глубокое экспертное знание, как пишут К. Батлер-Баудон и С. Хант (33).

Критический музей.

Крайне важно, чтобы современный музей был инструментом критического взгляда сообщества на собственное прошлое. С советских времен и до сих пор имеем преимущественно культ героев и прославление счастливой современности в экспозициях, что резко контрастирует с реальным опытом людей. С другой стороны, такое представление является не только советским, это собственно черта традиционного музея XIX в., когда музей рассматривается исключительно как сокровищница всего самого лучшего и достойного похвалы и уважения. И до сих пор нередко посетители музеев возмущаются, если в экспозициях присутствует нечто «безобразное» (и поэтому не воспринимают критическое современное искусство, которое показывает темные стороны жизни) или же принадлежащее враждебным силам в истории (так, в частности, в 1990-х гг. в Харьковском историческом музее ветераны возмущались наличием многих предметов с нацистской стороны Второй мировой войны, флага со свастикой и цветного фото Гитлера) (34). Музей до сих пор воспринимается как место пропаганды, как пьедестал, поместить на который можно только что-то безусловно положительное и достойное повторения. Современный музей должен оставить эту «высокую миссию», чтобы стать инструментом критической саморефлексии и показывать исторические корни сегодняшних проблем. Ни в коем случае нельзя подавать исторические источники как самоочевидные, как «остатки прошлого». Посетитель должен осознавать созданную природу артефактов, а также интерпретативную составляющую каждой экспозиции. Музей должен сопоставлять разные мнения и поощрять посетителей высказываться об объектах.

Партисипаторный музей.

Принципиальная идея совместного музея – это не только привлечение посетителей к работе музея, но осознание того, что знания в музее создаются вместе с аудиториями. Вместо того, чтобы давать готовое знание и «правильные» ответы, музей ставит стимулирующие вопросы, при этом говоря не к аудиториям, но вместе с аудиториями. Музейный нарратив должен быть не авторитарным, а инклюзивным, включать разные голоса.

Н.Саймон, автор замечательной книги «Партисипаторный музей» (35), выделяет несколько возможных форм участия: в дополнение к традиционным формам, таким как общественные советы при музеях и помощь в пополнении фондов, посетители музеев могут вносить вклад в экспозицию через создание собственных видео (например, с представлением собственного опыта переживания исторического события), рисунка или коллажа, через комментирование и голосование по поводу экспонатов и многие другие формы. Главное – разработать для такого взаимодействия корректный дизайн, который будет помогать в творчестве, при этом не программируя его однозначно и не оставляя посетителя наедине со сложными задачами. Конечно, всегда будут посетители, которые любят традиционные статические экспозиции и не желают быть активными участниками — и для них музей также должен быть открытым. Техническое обеспечение – например, интерактивные экраны, возможность взаимодействия с экспозицией через айфон – это лишь один из вероятных путей. На самом деле, экспонат может стать интерактивным даже без дорогостоящей технической начинки. Конечной целью участия является далеко не только развлечение, но прежде всего получениt личного и одновременно социального опыта переживания прошлого и окружающего мира. В идеале, партисипаторный музей должен стимулировать не только диалог аудитории с гидом, но и диалог, и дискуссию посетителей между собой вокруг музейных объектов. Заметим здесь также, что интерактивность должна стать обязательной для любых мероприятий для детей.

Конечно, ключевой вызов партисипаторного музея – это способность поделиться властью и авторитетом с аудиториями, способность отойти от позиции всезнающего эксперта и претензий на культурное превосходство (36).

Изменения в исторической культуре и эко-сознании.

Само собой разумеется, все эти методологические подходы должны сочетаться также со знанием подходов современного историописания и других наук. Нет смысла делать музей цифровым, интерактивным и открытым, чтобы транслировать в нем старые авторитарные, имперские или узко-националистические подходы к истории, или пренебрежительные и экологически нечувствительные подходы к природе. Несомненно, участие в международных обменах, образовательных программах, сотрудничество с академическими институциями могут сыграть здесь ключевую роль.

Подытоживая, отметим, что все эти изменения направлены, прежде всего, на то, чтобы музеи стали настоящими участниками создания гражданского общества, как открытые, партнерские, демократические институции, которые легко идут на сотрудничество и служат социальной инклюзии различных групп, в том числе вытесненных из гранд-нарративов. Оставив иллюзии относительно полного обеспечения от государства, локальный музей должен служить сообществам, сохраняя свою идентичность как культурной (а не чисто развлекательной) институции, которая, тем не менее, является, прежде всего, публичной и может служить положительным изменениям через использование ресурсов исторического, природного и художественного наследия.

(1) Эмпирическая часть этого текста базируется на моем исследовании Харьковского исторического музея, которое вошло в диссертацию: Официальная советская политика памяти о нацистской оккупации (по материалам Харьковской области), 1943-1985 гг. Харьков, 2014, а также вышло отдельной статьей: I. Sklokina. The Politics of Remembering the Nazi Occupation in Soviet Museums. The Case of the Kharkiv Historical Museum (1943-1985), in: E. Makhotina, E. Keding, W. Borodziej, E. François, M. S. Wessel (Hg.) Krieg im Museum. Präsentationen des Zweiten Weltkriegs in Museen und Gedenkstätten des östlichen Europa. Vandenhoeck & Ruprecht, 2015.

(2) В своей замечательной работе «Monarchy, Myth, and Material Culture in Germany, 1750-1950» (Cambridge University Press, 2013) Ева Гилой (Eva Giloi) показывает, в частности, как менялось представление правителей Пруссии и Германии в музеях в связи с ростом образовательных задач музеев, с формированием буржуазной культуры потребления и масс-медиа, и процессом нациостроительства в разных немецких землях.

(3) Название движения «копай где стоишь» происходит от книги-манифеста: Sven Lindqvist, Gräv där du står. Hur man utforskar ett jobb («Копай там, где стоишь. Как исследовать историю своего места работы») (1979).

(4) В 1997г. таких музеев в Швеции было 1 600: Industrial Heritage in the Nordic and Baltic Countries. Seminar on Cooperation in Strategies, Research and Training. 1-3 October 1999, Helsinki. TemaNord, 2000. Pр. 105-106. Подробнее об изменениях в историописании см .: Dworkin D. Cultural Marxism in Postwar Britain: History, the New Left and the Origins of Cultural Studies. Duke University Press, 1997.

(5) Levin A.K. Why Local Museums Matter // Defining memory. Local museums and the construction of history in America’s changing communities / Ed. by Amy K. Levin. Altamira Press, 2007. P. 9.

(6) Там же, с. 11.

(7) См. Peterson D. The New Social History and Local Museums // Journal of American Culture. 1989. Vol.12(2). P. 61.

(8) Levin A.K. Why Local Museums Matter… Рр. 12-17.

(9) Парадоксальным образом, например, даже сами участники исторических событий (в частности, якобы уважаемые герои-революционеры, участники событий 1905-07, 1917-21 гг.) уже не рассматривались как информанты, которые могут внести вклад в музейную экспозицию или фонды: на собраниях Общества старых большевиков в музее, наоборот, им указывали на «ошибки и искажения» в их собственных воспоминаниях и предлагали корректировать их в соответствии с принятыми в то время сталинскими тезисами

(10) Маневский А.Д. Основные вопросы музейно-краеведческого дела / НИИ краеведения и музейной работы и др. Москва, 1943. С. 14.

(11) Симкин М.П. Собирание материалов по советскому периоду. Пособие для краеведческих музеев. Москва, 1950. С. 20.

(12) Groys B. The Struggle against Museum or, the Display of Art in Totalitarian Space / Boris Groys // Museum Culture: Histories, Discourses, Spectacles / Ed. by D. Sherman, I. Rogoff. – London: Routhledge, 1994. – Pp. 144–162.

(13) См., среди прочего, Государственный архив Харьковской области (ГАХО). Ф. 5942. Оп. 1. Д. 35. Л. 6; Д. 36. Л. 35; Д. 43. Л. 64 и др. Сбалансировать общий материал и местный было не так просто, ведь критике подвергались перегибы как в одну, так и в другую сторону. Один из характерных примеров: Серебренников Г.Н. Организация и содержание научно-исследовательской работы музеев. Москва, 1950. С. 8-9.

(14) Так, во время командировки в Москву в 1946 сотрудники Харьковского музея пытались получить тематико-экспозиционные планы, однако, им везде было в этом отказано: ГАХО. — Ф. 5942. — Оп. 1. — Д. 21 — Л. 38]. Это характерный пример того, каким образом забюрократизованность, беспорядок и недостаток ресурсов (банальной бумаги) были естественными ограничениями для тоталитаризма

(15) ГАХО Ф. 5942. Оп. 1. Д. 21. Л. 8зв, 10-10зв

(16) Так, уже в 1946 районным музеям в выставках о Второй мировой следовало сделать следующее: «материалы, связанные с историческими событиями в Европе, исключить как не имеющие значения для краеведческого музея», также существенно сокращалась часть о давнем историческом прошлом: ГАХО. — Ф. 5942. — Оп. 1. — Д. 21 — Л. 40. Музейная история войны становилась все более провинциальной, не рассматривалась в мировом контексте. Вторая мировая война сводилась к действиям только на советско-германском фронте.

(17) Начало этому процессу положил Приказ министра культуры УССР от 1957 г. о распространении опыта создания музейных комнат в сельских клубах по примеру с. Козеевка на Харьковщине. О более широком привлечении не-специалистов к работе в музее см.: Роль общественного актива в работе музея. Москва: НИИ музееведения, 1966.

(18) См. в частности: В помощь народным музеям. Москва, 1976. (Сб. науч. тр. НИИ культ. №42); Каспаринская С.А., Чудов И.С. Деятельность народных музеев на современном этапе. Москва, 1965; Методика и опыт работы народных музеев / Ред. С.А. Каспаринская, П.Я. Букшпан. Москва, 1973. 19См., в частности: Маневский А.Д. Основные вопросы музейно-краеведческого дела / НИИ краеведения и музейной работы и др. Москва, 1943. С. 4.

(19) См., в частности: Маневский А.Д. Основные вопросы музейно-краеведческого дела / НИИ краеведения и музейной работы и др. Москва, 1943. С. 4.

(20) ГАХО. Ф. 5942. Оп. 1. Д. 21. Л. 8-9.

(21) Врочинская К.А., Комарова М.Ф. Работа музеїв РСФСР в условиях военного времени (информационное письмо №1). – Москва, 1942.

(22) Буренков М. Героика трех поколений / М. Буренков // Агитатор. – 1962. – №5. – С. 12–14.

(23) См., в частности: ГАХО. Ф. 5942. Оп. 1. Д. 31. Л. 28; Д. 59. Л. 4зв; Д. 130. Л. 24зв; Маневский А.Д. Основные вопросы музейно-краеведческого дела … С. 17.

(24) Так, например, один посетитель Харьковского музея незадолго после смерти Сталина (очевидно, в атмосфере неопределенности) в книге отзывов высказывал пожелание шире представить в историческом музее «планы нашей партии и народа», что в принципе не было странным: современность и планы пятилеток были распространенными объектами показа (ГАХО. Ф. 5942. Оп. 1. Д. 130. Л.17); другая группа посетителей в 1954 г. выражала недовольство недостаточной представленностью «современности» в музее (ГАХО. Ф. 5942. Оп.1. Д. 145. – Л.4).

(25) Актуальные проблемы музейного строительства. Музей и посетитель. Москва, 1979 (Труды НИИ культуры; вып. 85). В частности, этот сборник посвящает отдельные публикации темам рекламы музея, организации праздников для школьников в музеях, что красноречиво свидетельствует о направлении изменений. См. также: Музейный праздник: Организация и проведение Метод, рекомендации / Центральный музей революции СССР. Москва, 1985.

(26) См. книгу отзывов за 1966-1973 гг. из Харьковского исторического музея: Государственный архив Харьковской области. Ф. 5942. Оп. 1. Д. 303б.

(27) Фролов А.И. Советские музеи в зеркале прессы//Музееведение. На пути к музею ХХІ века. Москва, 1989. – С. 5-34.

(28) А.С.Соустин. Выставочная деятельность музеев: некоторые пути интенсификации и повышения эффективности // с. 127-144.

(29) Эми Левин, в частности, отмечает, что в США именно развитая сеть хайвеев обусловила организацию и деятельность огромного количества локальных музеев. Levin A.K. Why Local Museums Matter … Р. 9.

(30) Эти вопросы ставит Э.Крук в своем исследовании ирландских музеев: Crooke Е. Putting Contested History on the Display: The Uses of the Past in Northern Ireland // (Re) visualizing National History. Museums and National Identities in Europe in the New Millenium / Ed. by R. Ostow. — Toronto-Buffalo-London: University of Toronto Press, 2008. Pp.90-105.

(31) Orloff, Chet. Museums of Cities and the Future of Cities // City Museums and City Development / Ed. By J. Jones, R.R.Macdonald, and D. McIntyre. Altamira Press, 2008. pp. 27-39.

(32) C. Butler-Bowdon, S. Hunt, Thinking the present historically at the museum of Sydney // City Museums and City Development… P. 75-89.

(33) Там же, р. 76.

(34) Интервью с В. Вохмяниным, историком, бывшим сотрудником Харьковского исторического музея, директором музея школы № 87. 12.04.2011, г. Харьков (личный архив автора).

(35) Simon N. The participatory museum. – Santa Cruz: Museum 2.0, 2010.

(36) Интересный пример именно диалогического музея, который реализует идею М. Фриша о необходимости «делиться властью»: J. K. Wei Tchen, Ševčenko L. The «Dialogic Museum» Revisited: A Collaborative Reflection // Letting Go? Sharing Historical Authority in a User-Generated World / Ed. by B. Adair, B.Filene, and L.Koloski. The Pew Center for Arts & Heritage, 2011 Pp. 80-97.

Музей Современного Искусства в Варшаве. Радикальная музеология

Лекция Мачея Волосюка

20 Марта, 2015
Мелитополь, Украина

 

Мачей Волосюк – культуролог, научный сотрудник Музея Современного Искусства в Варшаве.

Музей Современного Искусства в Варшаве был основан в 2005 и временно располагается и ведет активную деятельность в модернистическом павильоне в сердце столицы. Главной миссией музея является создание международной коллекции современного искусства, которая ляжет в основу постоянной экспозиции музея в его новом здании построенном к 2020 году. В музее проводится обширная образовательная программа, связанная с современным искусством — показы фильмов, лекции, встречи, дискуссии и воркшопы. Эти мероприятия проводятся динамичным и открытым для общественности способом, что постоянно привлекает огромное количество жителей и гостей города. Музей проводит также многочисленные артистические мероприятия за пределами учреждения, отправляясь с современным искусством в живое пространство города.

Лекция была проведена как часть проекта В центре сообщества, который реализовывался в рамках программы ТАНДЕМ (TANDEM) – Обмен между культурными менеджерами Украины является инициативой Европейского культурного фонда European Cultural Foundation (Амстердам) и MitOst (Берлин). Программа реализуется MitOst и Инша Освита Insha Osvita (Киев), при поддержке Федерального министерства иностранных дел (Берлин) в рамках Диалога перемен.

Пища для музея

Интервью Юлии Костеревой с Дата Чигхолашвили и Нини Палавандишвили

25 Августа, 2015
Мелитополь, Украина

 

Дата Чигхолашвили работает на стыке социальной антропологии и современного искусства, изучая связи между ними через теоретические исследования и художественно-социальные проекты. Дата присоединился к инициативе GeoAIR в 2012 году. Нини Палавандишвили присоединилась к инициативе GeoAIR в 2006 году, и с тех пор она активно занимается кураторськими проектами, и организацией международных обменов, как в Грузии, так и за ее пределами. Через свои проекты Нини исследует социальный и политический контекст и их интерпретации в контексте культурного производства и современного искусства.

«Никто не задумывается о роли кухни в повседневной жизни»

Юлия Костерева: Как ваш предыдущий опыт пересекается с деятельностью в Мелитополе?

Дата Чигхолашвили: Контекст, конечно, разный, но идея собрать вместе много этнических групп, национальностей активно здесь присутствует. В Тбилиси мы работали с людьми из разных стран, которые переехали в Грузию, контекст и сам «кулинарный» проект там иные. В Мелитополе было очень интересно работать. Много людей хотели внести свой вклад в проект, большинство из них были активны и действительно предложили полезные идеи. Любопытно, что все эти люди были женщинами. И в Грузии, и в Украине у нас было несколько мужчин-участников, но самыми активными все же были женщины. Может быть, это из-за того, что проекты о рецептах и ​​еде, сыграли роль стереотипы. Также мы подчеркиваем: отправной точкой для проекта в Мелитополе, как и в Тбилиси, стал обмен. Это был новый взгляд на пути, которые проходят рецепты.

Нини Палавандишвили: Если в Грузии был обмен между нами и участниками проекта, то есть, было две отдельные группы, в Мелитополе обмен происходил среди всех задействованных лиц. Даже участники должны были обмениваться рецептами между собой. Наблюдать за этим было очень интересно.

 

Юлия Костерева: Почему вы предложили для Мелитополя такую активность?

Дата Чигхолашвили: С прошлого года мы много работаем с темой приготовления пищи и сейчас хотели взглянуть на этот процесс немного по-другому. В основном, в Мелитополе все сосредоточилось вокруг рецептов и деталей – таких как кулинарные записные книжки. Но хотя мы снова отталкивались от кулинарных аспектов, этот проект был о памяти, связанной с рецептами и продуктами питания.

Музей и кулинарные традиции – не то, что люди связывают в своих мыслях вместе. Важно, что наш проект меняет эту ситуацию. Даже если в музее много экспонатов, связанных с пищей, кухней определенного периода, тем, как люди получают пищу, какие инструменты используют, почему бы не привнести еще и аспект кулинарных «путешествий»? Хороший пример из нашего проекта – женщина, которая делает кулинарное ТВ-шоу. Она принесла запись своей программы после того, как приняла участие в первой сессии проекта. Она поняла, что это нормально – показать передачу в музее. Некая граница в ее сознании немного сместилась.

Нини Палавандишвили: Странная вещь. Часто, когда у вас проходят различные мероприятия, связанные с искусством, особенно это касается открытий выставок, там есть еда. Но никто не думает о том, чтобы поговорить об этой пище, почему именно эти блюда присутствуют. Никто не задумывается о роли кухни и кулинарии в нашей повседневной жизни.

В Мелитопольском музее уже есть община

Юлия Костерева: Насколько оправдались ваши ожидания от работы в Мелитополе?

Дата Чигхолашвили: Не думаю, что были какие-то четкие ожидания от работы, основанной на процессе. Мы работали здесь очень короткий срок. Одно дело – то, что вы видите в качестве конечного результата, заключительное мероприятие. Но в целом мы работали несколько дней, и большинство вещей менялись и создавались в процессе. Впрочем, это не означает, что, если ничего не менялось, с проектом что-то не так. Иногда, если контекст и/или участники требуют, можно отойти от того, как хотел работать изначально. Мы размышляли по какому именно пути идти, делать так или иначе…

Нини Палавандишвили: Но тогда эти мысли – о процессе, а не о конечном результате.

 

Юлия Костерева: Вы заметили какие-то особенности работы в небольшом городе?

Нини Палавандишвили: Все очень зависит от места и общины. Думаю, в Мелитопольском краеведческом музее уже есть достаточно большое количество людей, которые являются общиной. Эти люди – посетители, друзья, работники музея, активные участники вашего проекта. В большом городе может быть не так много людей, которые участвуют в подобных мероприятиях. Такая ситуация может быть и в деревне – просто нет заинтересованных людей. Но в данном случае, безусловно, было приятно видеть, как много людей приходит в музей оценить то, что сделано, и с нетерпением ждет новых проектов, вовлекается в них.

 

Юлия Костерева: Как может развиваться музей в Мелитополе?

Дата Чигхолашвили: Лично я хотел бы добавить больше современных элементов на первом этаже. Здесь это уже есть в некотором смысле. Но неплохо бы найти человека, который делает карикатуры или портреты, и организовать в музее его выставку. И потом не просто смотреть на эти работы, а обсуждать их. Возможно, стоит провести открытый конкурс и получить от местных жителей идеи того, что можно выставлять в музее временно. Например, книги рецептов, что может быть очень интересным в контекстах этого музея и поликультурной среды Мелитополя.

Нини Палавандишвили: Всегда интересно переосмыслить и по-новому взглянуть на коллекцию, поработать с ней. Можно изменить постоянную экспозицию, проводить больше тематических выставок из коллекции, которая уже есть, и добавлять в нее новые экспонаты. И, конечно, приобщать к этому много людей, сделать музей более открытым.

Дата Чиголашвили: Нужно вовлекать людей в работу, а не просто предлагать им что-то. Чтобы жители знали и помнили, что музей – часть их города. Важно, что здесь так привлекать людей проще, чем в крупных городах и больших музеях.

 

Юлия Костерева: Какими еще выводами или мыслями после проекта вы хотите поделиться?

Нини Палавандишвили: Инициативы, как проект «В центре сообщества», не являются временными и одиночными. Музей принимает такую деятельность – и хорошо, если и переймет ее. Вы или любой другой художник не сможете работать здесь постоянно. Я бы хотела, чтобы музей сам продолжал такую ​​работу. Чтобы здесь искали разных людей, которые бы инициировали подобные вещи. Так будут побуждать людей к творчеству и развивать сам музей.

Игра в жизнь

Интервью Юрия Кручака с Ниной Ходоривской и Яной Салаховой

30 Июня, 2015
Мелитополь, Украина

 

Можно соглашаться с тезисом, что жизнь – театр, можно его оспаривать, но некоторые свои поступки не мешает прорепетировать. Это доказывает практика «театра угнетенных». Нина Ходоривская и Яна Салахова – джокеры Театра для диалога, который работает по этой методике. в Мелитополе активистки провели театральный семинар для людей без актерских навыков. Участники события с помощью театральной игры изучали, что такое память, как ее конструируют и разрушают. Джокеры, то есть тренеры в «театре угнетенных», вместе с участниками подготовили сценки о памяти, истории и Мелитополе, основанные на событиях из жизни, мыслях и переживаниях реальных людей.

В интервью Нина и Яна объяснили, как через театральную игру учат людей отстаивать права, что общего у их спектаклей и древнегреческих трагедий, и подробно рассказали о работе в Мелитополе.

Как на театральных семинарах репетируют жизнь

Нина Ходоривская: Наша главная цель – очеловечивать человечество. Мы – гуманистический театр, в центре которого – человек, а не художественные традиции. Мы работаем со взглядами, проблемами, интересами людей, которые к нам приходят. Из этого формируем наши спектакли. Прописывают сценки, распределяют роли сами люди. При этом они учатся слышать друг друга. Мы предоставляем площадку и аккуратно модерируем процесс, чтобы группа до конца оставалась вместе, чтобы люди использовали эстетические методики.

Семинар начинается с серии театральных тренингов, которые мы называем играми. В ненавязчивой театральной игре люди готовы открывать грани себя, о которых не хотели думать. Сначала мы анализируем, а потом синтезируем спектакль. Во время показа зрители становятся равноценными участниками процесса. Они смотрят спектакль, а потом могут оспорить все, что там было сказано, проговорить, чего им не хватало. Также зрители могут стать на место почти любого персонажа – кроме резко негативного – и попробовать сыграть по-другому. Показать, как вести себя иначе в той или иной ситуации.

Яна Салахова: Мы работаем с методикой «театр угнетенных», которою создал бразильский режиссер Аугусто Боаль. Есть два важных момента, которые, по его мнению, должна реализовать методика. Во-первых, сделать искусство, в данном случае – искусство театра, близким для всех. Аугусто Боаль утверждал, что каждый человек – театр. Второй аспект – угнетенные как люди, лишенные права голоса. Они обладают знаниями о своей жизни, но у них нет канала, через который они могут озвучить эти знания. Мы предлагаем такой канал в виде театра. Здесь люди могут озвучить свои вопросы и проблемы. Важный аспект: в безопасном пространстве мы предлагаем людям прорепетировать поступки, которые они могут совершать в жизни. Многие игры и упражнения направлены на то, что человек не говорит, а действует с помощью тела, которое естественнее выражает его мысли и чувства. Мы пытаемся делать так, чтобы человек услышал сам себя, провоцируем его действовать через наши постановки. И вовлекаем в наши спектакли зрителей.

 

Юрий Кручак: Почему вам интересна эта методика?

Яна Салахова: Наши постановки не затрагивают системные проблемы, но на личном уровне участник нашего семинара учится менять свою жизнь. Люди учатся отстаивать свои права. Например, мы делали постановку с переселенцами, была сценка разговора с начальником. Предлагалось много стратегий, как убедить человека поменять позицию. Вскоре участницу спектакля пригласили на работу и сказали, что первое время не будут платить. После спектакля у нее появилась смелость сказать, что это неправильно. И она убедила работодателя заплатить ей. То есть, в нашем театре человек может получить полезные навыки.

«На семинаре мы репетируем демократию, а на показе – революцию»

Юрий Кручак: Насколько оправдались ваши ожидания от Мелитополя?

Яна Салахова: Рано об этом говорить. Полноценный процесс состоит из двух частей. Первая – семинар. На несколько дней мы создаем комьюнити людей, которые делятся своими историями из жизни. Мы проигрываем все это через театр, вместе горюем, решаем проблемы, и с этим сообществом формулируем вопросы, которые важно показать в постановке. Вторая часть – показ. Участники постановки – сценаристы и актеры. Они учатся принимать решения коллективно. В рамках семинара мы пытаемся моделировать ситуацию, когда голос каждого участника включен в процесс. Пытаемся учить людей работать сообща.

Нина Ходоривская: Если на семинаре мы репетируем демократию, то на показе – революцию. На семинаре через творческие методики мы подводим людей к тому, чтобы они слышали друг друга. В какой-то момент мы уходим из зала, модерации нет, все участники равноправны, и им нужно договориться об определенном сценарии. И они учатся находить общий язык без лидера. Демократия проявляется в том, что все голоса учтены, решения принимают вместе.

На показе мы представляем пессимистическую постановку в стиле древнегреческой трагедии – там герой в конце умирает. У нас герой необязательно умирает, но его положение очень плохое. У него есть некие цели, интересы, желания, но обстоятельства – часто в образе людей – уводят его от них все дальше. Во время показа мы предлагаем зрителям стать на место актеров и разобрать, как герой может повести себя, чтобы не быть затравленным силами судьбы, как греческие персонажи, а обрести желаемое. На сцене мы не можем сделать революцию, спасти всех угнетенных, но мы можем прорепетировать это. Все же лучше, чем обсуждения на кухне.

 

Юрий Кручак: Каковы ваши ожидания от проекта «В центре сообщества»?

Яна Салахова: Когда говорили с актерами, многие из них отмечали, что все проблемы, которые мы затрагиваем, близки им и важны. Но обычно жители города заговаривают эти проблемы. Жалуются, но не хватает громады, сообщества активных людей, которые могут взять на себя ответственность и начать что-то делать. Постановка может стать попыткой создания такого публичного дискурса. Когда люди видят, что о неких проблемах заявили вслух, в театре, это может повлиять на их отношение к вопросу. Они поймут, что некоторые вещи можно и нужно выносить на публичное обсуждение, например, на открытом заседании горсовета.

Мы хотим показать, как можно поднимать проблемные вопросы. Возможно, в зале будут зрители, которые узнают ситуацию. А ощущение единства иногда может стать толчком к созданию комьюнити людей, к их самоорганизации.

«Нам говорили, что «театр угнетенных» звучит грустно»

Юрий Кручак: В Украине есть аналоги вашему коллективу?

Нина Ходоривская: Есть люди, которые в своей правозащитной или другой активистской деятельности пользуются методикой форум-театра. Но «театр угнетенных» – нечто гораздо шире, там своя философия. Вот, во многих странах есть кафедры или факультеты антропологии. А в Украине – курс антропологии из шести лекций в университете. Можно ли говорить, что в данном университете занимаются антропологией? Разные организации используют кусочек методики, чтобы раскрыть что-то свое, а наш «Театр для диалога» полностью сфокусирован на этой технике и применяет ее для разных групп людей.

Яна Салахова: Есть общественные организации и правозащитники, которые используют форум-театр как инструмент для достижения своих целей, без идеологической составляющей, которую мы пытаемся сохранить. Если мы говорим, что «театр угнетенных» – это театр, сделанный простыми людьми для людей, мы ожидаем, что за этим следует прямое действие. Когда мы начинали проводить семинары, к нам приходили психологи, общественники, которые видели в этом просто интересную методику работы с людьми. Но «театр угнетенных» придуман для того, чтобы человек освободился от угнетения, понял, чего хочет, и действовал самостоятельно. Такие вещи мы не всегда наблюдаем, когда методику используют разные организации.

Нина Ходоривская: Работать с группой людей, чтобы сделать постановку на определенную, пусть и актуальную, тему – нечто отличное от собственно «театра угнетенных». В Африке, например, используют группу людей, чтобы сделать спектакль на «нужную» тему. Люди борются с распространением ВИЧ и СПИДа, хотят как можно лучше проявить проблему, которая их волнует, и делают о ней постановку. Да, спектакль опирается на реальные истории, но не имеет отношения к людям, которые в нем задействованы.

 

Юрий Кручак: Вы проводили семинары в разных городах Украины, например, в Кременчуге. Чем отличается Мелитополь?

Яна Салахова: В Кременчуге я была один день, поэтому какие-то вещи сравнивать нельзя, но некоторые аспекты похожи. В Кременчуге мы делали постановку о молодой художнице, которая мечтает делать перформансы, облагораживать город и сталкивается с устаревшими представлениями горожан о том, как должен выглядеть город. Ее работу не понимают в семье, среди сверстников. И в этом аспекте проект в Кременчуге похож на мелитопольский. Вообще, часто наш главный герой имеет задумку, которая не укладывается в рамки того, что принято в городе. Некие устоявшиеся ценности мешают герою реализовывать то, что он хочет.

Нина Ходоривская: Все зависит от того, кто приходит на семинар. У Яны в Кременчуге была чисто женская группа, как, в общем-то, и в Мелитополе. Я работала в Житомире с молодежью, половине группы не исполнилось и 20, и там было другое видение ключевых проблем. Работали с понятием некой структуры – школы, университета, колледжа – где есть директор-тиран, учителя-тираны и школьники и студенты, которые вроде бы не совсем люди, на них можно орать и все такое. Безысходность, бесправность и так далее. Для участников семинара угнетение было в этом. В сценках всплывали слова «иерархия», «власть», «злоупотребление». В Кременчуге и Мелитополе говорили, скорее, о трудоустройстве и возможностях. Тут есть видение, что если на тебя давят – перейди в другую компанию.

Яна Салахова: Между прочим, в основном на наши семинары приходят женщины.

Нина Ходоривская: Думаю, это перекликается с тем, что название методики – «театр угнетенных». Нам говорили, что это звучит грустно, не нужно упоминать это понятие. Но те, кто доходит до наших семинаров, очень понимают такое. Они чувствуют угнетение и хотят с ним работать. Сейчас у нас отпала идея убрать словосочетание «театр угнетенных» из анонсов. Мы зазываем аудиторию, которой нужно работать с угнетением, и она есть. Большинство участниц семинаров – действительно женщины. Не берусь утверждать, но складывается ощущение, что среди женщин больше, чем среди мужчин, людей, которые чувствуют себя угнетенными и при этом желают что-то изменить. Может, мужчины считают театр недостойным занятием.

Найти себя в музее

Юрий Кручак: В проекте «В центре сообщества» мы работаем в Мелитопольском краеведческом музее. Какие у вас есть предложения по реформированию таких музеев: небольших, в нестоличном городе.

Нина Ходоривская: Удивлена, но половина залов в мелитопольском музее сделаны очень современно. Палеонтологический зал, еще какие-то комнаты с чучелами – это нечто явно советское. А светящийся синим светом потолок в одном из залов создает ощущение приключения. Другое дело, что музей должен работать не только с аудиторией, которая придет смотреть на предметы. Музей должен работать с людьми как таковыми. Каждый музейный работник может вести небольшой научно-популярный курс. Сотрудники могут делать творческие экскурсии для разных категорий людей. В Национальном художественном музее Украины проводят такие события. Там есть лектории для людей разных возрастов, и это классно. Да, музей работает с прошлым, но это не только предметы, но и практики, о которых специалисты знают что-то интересное. Хотелось бы взаимодействия на человеческом уровне.

Яна Салахова: Мне кажется, проект «В центре сообщества» развивается в правильном направлении. В небольших городах достаточно пространств, где люди могли бы что-то делать, но эти пространства построены в определенную эпоху и для определенных целей. Многие такие пространства, в том числе музей, должны учесть интересы и потребности, которые существуют у горожан сейчас. У нас на семинаре кто-то говорил о работающих людях, которые имеют запрос на то, чтобы развиваться. И музей может быть пространством, которое отреагирует на такую потребность: здесь можно проводить лекции, семинары, мастер-классы. Здесь может формироваться некий дискурс. Но это место должно быть свободным, чтобы туда приходили люди из разных тусовок, и им было бы комфортно. В чем-то наш семинар об этом. О модели пространства, где каждый найдет себя. Музей может стать таким пространством, сотрудники могут развивать такое направление, в частности, через проведение разных мероприятий.

 

Юрий Кручак: В Мелитополе у вас появилась идея фестиваля. Расскажите об этом подробнее.

Яна Салахова: Нас вдохновил местный дворец культуры железнодорожников. Там хорошая акустика, сам проект здания классный. На семинаре упоминали, что Мелитополь перестал быть воротами в Крым, и теперь в городе проблема с рабочими местами. Подумалось, что в этом ДК круто провести арт-фестиваль. Пустует зал, он в не очень хорошем состоянии, но под фестиваль можно было бы получить деньги и часть их вложить в ремонт зала и сохранение здания. Можно было бы привести в Мелитополь арт-тусовку. Но просто арт-фестиваль привлечет закрытую группу людей. Расширили идею до фестиваля культуры и бизнеса.

В Мелитополе, как и в любом другом городе, есть ресурсы, с которыми можно поднимать экономику края. Сейчас самое время этим заняться. Но нужно знать, как все построить, чтобы не прогореть. Нужен толчок, вдохновение, знания. Фестиваль культуры и бизнеса мог бы стать толчком для активной части города, у которой есть некий материальный или социально-интеллектуальный капитал. Чтобы там мелитопольцы пообщались с людьми извне, которые преуспели в искусстве или бизнесе. Речь идет о бизнесе, который развивает что-то вокруг себя, о социальном предпринимательстве. Может, бизнесмен часть прибыли вкладывает в культурное образование, в пространства для искусства. Например, симбиоз клуба и арт-центра, завода и выставочной территории.

 

Юрий Кручак: Вы готовы стать частью группы, которая бы запустила подобный процесс?

Нина Ходоривская: Мне интересно попробовать. Немного почитала бы, как организовывать подобные вещи. Возможно, связалась бы с людьми, которые проводят подобные мероприятия, изучила бы заграничный опыт. Чтобы понять, как сделать, чтобы проект получился.

Зачем коллекционировать истории?

Интервью Юлии Костеревой с Габриэлой Булишовой и Марком Айзеком

11 Августа, 2015
Мелитополь, Украина

 

Сотни «маленьких» персональных историй людей сливаются в одну большую историю, которую через сто лет будут учить по учебникам – конечно, если тогда будут учебники и школа вообще. Такие истории собирали на мелитопольском «Фестивале памяти» Габриэла Булишова и Марк Айзек.

Габриэла Булишова – фотограф-документалист и художница. Она родом из Словакии, но большую часть жизни провела в Соединенных Штатах Америки. Габриэла исследует социально значимые темы, например, делает проекты с американскими заключенными. Марк Айзек – мультимедийный художник, который живет в Вашингтоне, округ Колумбия. Свою работу он сосредотачивает на вопросах погружения людей в электронные средства массовой информации и их попытках выковать свою подлинную идентичность.

В Мелитополе Габриэлу Булишову и Марка Айзека впечатлила работа в местной колонии – там они много общались с девушками-заключенными и сделали их фотопортреты. В краеведческом музее гости из Америки рассказывали о фестивалях и, в конце концов, организовали с мелитопольцами «Фестиваль памяти». Во время события все могли поделиться личными историями о любимых местах и предложить объекты, связанные с памятью. Что из этого получилось, и чем удивил американских участников Мелитополь – они рассказали платформе Open Place.

Свободный диалог – в колонии

Юлия Костерева: Как ваш предыдущий опыт соответствует тому, что вы делали в Мелитополе?

Габриэла Булишова: Есть много общего. Десять лет назад или даже больше я делала проекты в Украине и Беларуси, связанные с вопросами охраны окружающей среды, социальной справедливостью и с Чернобыльской катастрофой. Эта работа, по крайней мере, на культурном и этнографическом уровнях, помогла мне с тем, как приступить к проекту в Мелитополе. И нашему нынешнему визиту в исправительную колонию предшествовали годы работы с уголовным правосудием в Соединенных Штатах. Тем не менее, это был совершенно новый опыт для Марка и меня. Мы получили разрешение на посещение колонии (что вряд ли возможно в Соединенных Штатах), заботливый персонал тепло приветствовал нас, как и прекрасные девушки-заключенные, которые поделились с нами очень личными историями. Мы глубоко тронуты этим радушным приемом и дорожим нашим опытом в колонии.

Марк Айзек: Новое в том, что раньше мы не могли получить такой уровень доступа. Мы не могли попасть в места лишения свободы, и мы не могли заниматься с персоналом или заключенными в какой-либо иной форме. Большинство наших проектов в США сделаны с людьми, которые возвращаются из мест лишения свободы или с членами их семей, которые пострадали от тюрьмы. Но мы не имели возможности получить такой доступ, который был в Мелитополе.

Мы искали способ прямого вовлечения людей в наши проекты, внести больше интерактивности в нашу художественную работу. И вся работа в Мелитополе, не только с колонией, но и с горожанами, которые добровольно участвовали в «Фестивале памяти», создала новый уровень сотрудничества с местным сообществом. Это было хороший опыт для нас, и я надеюсь, для людей, которые принимали участие, тоже. Думаю, этот опыт повлияет на наши будущие проекты. Теперь нам проще развивать действенные стратегии для взаимодействия с сообществом.

Габриэла Булишова: Мы постоянно думаем о том, как привлечь субъект, как привлечь аудиторию. И для нас важно, когда субъект находится на одном уровне с нами в ракурсе сотрудничества. В проекте звучит и голос субъекта.

Марк Айзек: Мы не принимаем все решения по проекту. Решения принимают все участники, и их мысли и опыт включаются в проект. Мы всегда ищем, как достоверно передать рассказы наших субъектов, людей, с которыми мы работаем, и новая практика в Мелитополе позволила участникам проекта прямо влиять на выбор некоторых материалов. Думаю, опыт был успешным, и мы будем развивать его в наших будущих проектах.

 

Юлия Костерева: Как вы выстраивали свою работу в определенном месте?

Габриэла Булишова: Мы не знали чего ожидать, когда впервые пришли в колонию. Мы не знали, какой доступ получим, как много девушек захотят участвовать в нашем проекте. Все участники процесса были очень открытыми, мы все делали вместе, и в последний день произошла интересная вещь, когда девушки рассказывали, где хотели бы сфотографироваться. Мы провели с ними некоторое время, они поняли идею нашего проекта, и они получили возможность обдумать, как и где хотели бы сфотографироваться, и какое место важно для них. Думаю, подобное произошло и с другими участниками нашего проекта в Мелитополе. Они поняли, что являются равноправными участниками диалога. Они могли выбрать место, где они хотели бы быть изображены, они могли выделить объект, который станет частью их истории. Мы только поделились с ними идеями того, что можно сделать с учетом ограничений по времени и так далее. Это был диалог от начала и до конца.

 

Юлия Костерева: Какие у вас были ожидания от проекта? Насколько они соответствуют действительности?

Габриэла Булишова: Конечно, есть некоторые мысли, видения, планы и ожидания, но важно быть гибким и открытым для предложений и возможностей. Когда ты в реальности встречаешься с человеком, фотографируешь его, разговариваешь с ним, пытаешься понять его мысли, особенности места, которое он выбрал для фото, планы могут меняться. И если ты не проявляешь гибкость, а просто двигаешься вперед со своими ожиданиями и идеями, можно зайти в тупик.

В этом проекте мы вообще не знали, что произойдет в колонии, и результат намного превзошел наши ожидания. А в Мелитополе, когда мы впервые попали туда, мы были уверены, что с нами захотят работать человек пять. В итоге, в общей сложности это было 25 человек, и снова результат был больше и значимее того, что я ожидала.

Перед началом любого проекта нужно проводить исследования, некоторые подготовительные работы, что мы и делаем. Но важно, что ни одного из достигнутых в Мелитополе результатов мы бы не получили без помощи команды Open Place и музея. Без этого не было бы основы, от которой мы смогли оттолкнуться. Мы никого не знали в Мелитополе, и мы бы столкнулись не только с языковым, но и культурным барьером, и все двери перед нами были бы закрыты.

Для США – редкость, что музей контактирует с исправительным учреждением

Юлия Костерева: Какие особенности работы в небольшом городе вы заметили?

Марк Айзек: Обратили внимание, что в небольшом городе люди очень открыты для сотрудничества. Местные жители были приветливы и хотели участвовать в нашем проекте. Я думаю, что в большом городе люди могут быть более осторожными, обдумывая участие в таком проекте. То есть, в некотором смысле работа в небольшом городе проще. Возможно, это вызвано желанием местных жителей подключиться к чему-то большему. В данном случае люди увидели возможность сделать это через нас как художников, которые работают в других частях мира, часто – в крупных городах. И многие вопросы, которые мы получили от жителей Мелитополя, усиливают это впечатление. Например: будет ли фестиваль памяти проходить в других городах, чтобы чувствовать себя частью проекта, который на каком-то этапе выходит на более глобальный уровень. Это захватывает, что независимо от местонахождения, ты можешь подключать разных людей для поиска общих стратегий и общего видения того, что может улучшить способность наших учреждений культуры служить общественности. Готовность людей участвовать в таких проектах очень полезна.

 

Юлия Костерева: Какой вы видите роль музея в жизни сообщества?

Габриэла Булишова: Если вернуться к нашему опыту с колонией, опять же, редкость для США, что музей будет контактировать с любым исправительным учреждением. Отношения между музеем и колонией Мелитополя уже существуют. И огромный актив – то, что есть открытость и готовность двух учреждений охватить сходства и различия и создать мост взаимодействия.

Марк Айзек: Музей принял такой тип проекта, такой тип взаимодействия с сообществом как часть своей миссии. Это показывает, что музей уже воспринимает себя как центр сообщества в аспекте культурной жизни горожан. И это означает, что музей теперь – не просто место, где хранятся ценные предметы из прошлого, а люди приезжают посмотреть на них и идут домой. Музей воспринимает себя, по крайней мере, частично, как способ объединения членов сообщества и создания стратегии культурного обогащения. Это захватывающая возможность и для музея, и для сообщества расти и развиваться. Люди начинают осознавать: если они приходят сотрудничать, вместе с музеем они смогут создавать проекты, которые обогатят их культурную жизнь. И чем больше люди понимают это, тем сильнее они будут вдохновлены, чтобы создавать нечто ценное для будущего.

Габриэла Булишова: Часто музеи очень недоступны. Любые решения, которые касаются работы такой институции, принимает исключительно персонал музея. Мелитопольский краеведческий музей был готов принять новую концепцию и открыть двери для новаторской идеи, что я вижу как большой потенциал. Интересно, что музей пошел дальше, позволив людям со стороны реализовывать эти новаторские идеи. Проект, в рамках которого вы работаете, называется ТАНДЕМ, верно? И проект в Мелитополе действительно развивается в тандеме: у кого-то возник запрос, и кто-то на него ответил.

Вместо краеведческого – «Музей культурного наследия»

Юлия Костерева: Как такие институции как музей могут развиваться?

Марк Айзек: Музею важно принять тип деятельности, который предлагает ваш проект, и дальше развивать его самостоятельно. Музею необходимо создать долгосрочную перспективу, для продвижения подобных стратегий в будущем. Мелитополь акцентирует на своем многообразии и разнородной культуре. Безусловно, это так, и в этом – сила общества. Музей уже показал, что объединяет много разных людей, но этот охват важно расширять в будущем. Чтобы обращаться не к одним и тем же людям, а вовлекать в свои проекты новых горожан, увеличивать число людей, заинтересованных в построении диалога о будущем культуры и искусства. То есть, культурное обогащение общества будет поддерживать все больше людей.

Габриэла Булишова: Мы встретили много талантливых местных жителей, которые не всегда могут проявить свой талант. Сотрудничая с музеем, культурно и этнически разные жители Мелитополя могут выражать свои идеи относительно будущего музея, относительно того, как можно вместе работать над его программированием и планированием. На основании вопросов, которые задавали мелитопольцы во время «Фестиваля памяти», я чувствую, что у горожан есть богатство перспективного видения, инновационные идеи и восхитительный потенциал. И если люди почувствуют, что их идеи рассматриваются и обсуждаются на серьезном уровне, есть потенциал для будущих совместных проектов, которые обогатят всех участников.

Марк Айзек: Важно отметить, что название музея – по крайней мере, на английском языке – пожалуй, уменьшает его социальную роль. Где-то его название перевели как «Museum of Local Lore» (дословно – «Музей знаний о местности» – Авт.), где-то – как «Museum of Local History» (дословно – «Музей местной истории» – Авт.). Мы предложили как вариант перевода что-то вроде «Museum of Cultural Heritage» («Музей культурного наследия» – Авт.). Потому что роль этого музея шире, чем просто собирать знания о крае и его истории. Эта институция помогает выковывать культурное будущее общества. И именно поэтому музейщики могут задуматься о смене названия, чтобы оно отражало эту ипостась.

 

Юлия Костерева: Какими еще мыслями вы хотели бы поделиться?

Габриэла Булишова: Идея обмена историями из нашей памяти и обмена устными историями очень важна лично для меня. Такой обмен – то, что мы наблюдаем все меньше и меньше, особенно потому, что вовлечены в развлечение нас кем-то – в телевизоре, в интернете, где угодно. Часто мы перестаем обмениваться историями. Часто у нас нет возможности для такого разговора между поколениями, особенно в Соединенных Штатах. Раньше люди слушали рассказы своих бабушек и дедушек и узнавали об их прошлом. Часто мы не задаем некоторые важные вопросы, потому что заняты или чем-то озабочены. И когда мы узнаем больше о нашем личном прошлом, прошлом наших бабушек, дедушек и родителей, прошлом наших сообществ и городов – это очень обогащает. Так мы возвращаемся к самому началу человеческого разговора – обмениваемся историями и слушаем их.

Музей – портал для общения громады с миром

Интервью Юрия Кручака с Николаем Скибой

27 Мая, 2015
Мелитополь, Украина

 

Николай Скиба – директор Агенції культурних стратегій, участник платформы Культура 2025, специалист по креативной экономике. Воркшоп Николая назывался Музей как рассказчик историй. После встречи с музейщиками, Николай Скиба поделился впечатлениями от проекта, объяснил, почему музей может стать «окном в мир» для небольшого города, и привел примеры современных культурных институтов.

Музей как продуцент историй

— Ситуация в мелитопольском музее обнадеживает, хотя работать надо много, рамок проекта недостаточно для достижения поставленной цели, которая заключается в том, чтобы «разговорить музей». «В центре сообщества» может стать «волшебным пенделем», а траекторию дальнейшего развития будут строить сами музейщики в течение длительного времени. Главное – преодолеть стереотипы, которые въелись в головы сотрудников музея. Есть ядро, которое хочет изменений. С ним можно и нужно работать, деликатно подсказывая, как вывести музей на нужный уровень.

На воркшопе мы начали с того, что участники называли три слова, с которыми у них ассоциируется музей. Многие люди сказали, что музей должен быть интерактивным, современным, инновационным. Но те же сенсорные экраны – лишь оболочка. И эта оболочка провалится, если не будет ядра – того, ради чего музей существует, смыслов, которые музей транслирует миру. Надо создавать такое ядро, и это очень сложно.

Некоторое время мы потратили на дискуссию о разнице между историей и историями. История, как субстанция, похожая на янтарь, в который «вклеены» некие доисторические насекомые. Истории – то, что производим мы сами. Музей должен перейти от шлифовки истории к продуцированию историй, то есть, каких-то нарративов, стремлений. История не имеет конца. И надо показать эту незаконченность, открытость к продолжению.

Музей как двигатель изменений

— Сегодня проекты, как «В центре сообществ», своевременны, поскольку в Украине продолжается децентрализация, города получают больше полномочий, выбирают путь дальнейшего развития. Хорошо, если будущее городов будет прописываться в парадигме устойчивого развития. В таком случае музей может и должен стать площадкой, где различные сообщества объединяются, а культура становится ресурсом развития.

То, что мы делаем в камерном формате воркшопа, требует масштабирования и привлечения других аудиторий. Эти процессы нельзя искусственно ускорить. Иначе, образуется сообщество, которое распадется без импульса извне.

Некие спонтанные социальные процессы происходят без смыслового наполнения. Из поля зрения людей выпадает что-то существенное. Есть культурный, социальный, интеллектуальный, человеческий капиталы, и надо их сочетать. Нужно место, где их можно обнародовать. Лучше всего делать это через культурные учреждения. У города должен быть социальный центр, где община будет решать вопросы самоуправления. Думаю, постепенно такие центры будут появляться. Но, пока их нет, музей может взять на себя эту функцию, запускать определенные процессы, чтобы потом передать наработки городу. Музей – портал общения города и громады с большим миром.

Музей – один из наиболее глобализированных институтов. Фактически, нет ни одного города в мире, где бы не было музея. Музей – такой же атрибут города, как улицы с домами, торговые площади и люди. Это – пространство, через которое голос и память людей, их артефакты говорят больше, чем в быту. Функциональная вещь становится смысловым артефактом. Музей концентрирует голоса города и может направлять эту информацию дальше в мир. Нужно учиться использовать музей как средство коммуникации с миром. В этом и есть смысл проектов, вроде «В центре сообществ».

Музей как площадка для общения

— Свой воркшоп в Мелитополе я назвал «Музей как рассказчик историй». Самый распространенный тип музея в Украине – краеведческий. Такие заведения есть в каждом райцентре. Часто то, что они представляют, является монументальной историей, типичной для аналогичных музеев Украины, от Ужгорода до Донецка. Обязательно экспозиция включает момент заселения территории, природу в разных чучелах, гербариях и других «прелестях», войну с оружием и амуницией, фотографии и «уголок достижений», часто в духе социализма. В такую историю человек брошен, и в ней, как букашка в янтаре, застывает. Такой истории надо подчиняться.

Музей учит «не рыпаться», потому что за людей все решено. Этот месседж уничтожает человеческое отношение к миру, отрицает тезис, что каждый может сделать что-то важное. Задача в том, чтобы от истории перейти к историям, сопоставимым с людьми. Несмотря на насыщенность цифрами, датами, указателями, музеи оглушительно молчат. Но музей может и должен заговорить человеческим голосом, рассказывать интересные истории. Суть моего воркшопа в Мелитополе заключалась в том, чтобы музейщики поняли: они – модераторы между прошлым, настоящим и будущим, между различными сообществами.

Самая мощная вещь – человеческие ценности и убеждения. Они труднее всего поддаются изменениям. Существует зона комфорта, которую не хочется покидать. На воркшопе я пытался показать, что изменения – это драйв, шаг к новым возможностям. Для этого рассказывал, что такое музей в современном мире. Музей сегодня – пространство, где общаются различные сообщества, где можно пережить интеллектуальное приключение. Надо показать, что музей в Мелитополе также может стать такой площадкой.

Хотелось бы привлечь на воркшоп больше аудиторий. В музее посещала занятия небольшая фокусная группа. Это – минус, потому что мы не полностью использовали потенциал события. С другой стороны, новых людей могут втянуть в процесс те, кто уже присоединился к проекту. Надеюсь, другие лекции и воркшопы в рамках «В центре сообществ» раскачают общину. Тогда музей станет «ди-джеем», объединяющим разные голоса.

Музей как место учебы

— Во время воркшопа «Музей как рассказчик историй» мы осмысливали, зачем существует музей в Мелитополе, что он может сказать городу и смысл бытия самого города. Также обсуждали конкретные аудитории, которые может заинтересовать краеведческий музей. Например, студенты, предприниматели, определенное количество людей старшего возраста. Также есть туристы, но пока в Мелитополе они – экзотика.

Мы генерировали понятие, чем является Мелитополь. Сформулировали несколько определений: это – торговый город, город-предприниматель, город-перекресток, город возможностей. Затем думали, как музей может работать с такими категориями. Осмотрели экспозицию, здание, чтобы оценить возможности заведения. Стремились найти проекты, которые обращаются к разным аудиториям. Завершили воркшоп интервенциями в экспозицию, чтобы расколдовать мир «мега-истории».

Каждый музей имеет своеобразный коллектив. Существует узнаваемый типаж музейщика, но в каждом городе эти люди имеют свои особенности. Всегда есть лидеры, которые двигают процесс развития. В Мелитополе это – директор краеведческого музея, которая открыта молодежи, доверяет ей, продолжает учиться, готова воплощать новые идеи, ожидает от работников инициативы. Это обнадеживает. Другое дело, как на это реагируют сотрудники музея. Части коллектива комфортно в музейном «янтаре». И дальше многое зависит от того, как директор объяснит новую музейную политику.

Музей как место опыта

— В Украине современных музеев больше в Киеве, хотя и там все неравномерно. Так, Национальный музей истории – пример законсервированности. Также есть музей Булгакова, который сформировал экспозицию как действо. Среди нестоличных современных музеев есть заповедник «Тустань» в Львовской области. Это – уникальный объект, крепость в скале и таможня IХ-ХIII веков. Коллектив музея разработал стратегию развития, сотрудники используют любую возможность развиваться. Здесь есть неплохой магазин, проводится фестиваль. Есть и другие положительные примеры, и всюду музеи сами искали возможностей для развития.

Национальный художественный музей в 2012 году сломал попытку навязать ему руководителя. Вокруг музея образовалась активное сообщество, которое протестовало и выдвинуло позитивную программу: конкурс на должность директора, публичность и так далее. Теперь музей показывает, как переосмысливать собственное содержание. Последние проекты – «Герои. Попытка инвентаризации» и «Спецфонды» – об этом. Есть Пиросмани и Гойя, на которых придут, потому что это раскрученные имена. Музей показывает историю, формирует у людей сопротивление к превращению культуры в пропаганду. Вообще, отношение к памяти указывает на готовность работать с людьми.

Музей как коллектив личностей

— Реформирование музея следует начинать с правильной оценки сил, с постановки точных целей. Важно сформулировать свою специфику, миссию. Также важно распределить роли в команде. Часто изменения инициируют несколько лидеров. В какой-то момент нарастает дистанция между ними и другими членами команды. Нужно синхронизировать усилия и построить команду. Лучше пожертвовать скоростью преобразований в пользу качества.

Важно дать музейщикам поощрительную «морковку». Это может быть учебное путешествие, возможность заявить о себе по разным каналам. Мотивация что-то делать часто персонализированная, и любая стратегия преобразований должна включать личностный компонент. Нужно учитывать интересы конкретных людей – тогда сохраним мотивацию для изменений.

Важна ресурсная составляющая. Ошибочный путь – сразу дать много ресурсов. Также плохо, когда разогревают желание людей что-то менять при отсутствии финансовых и материальных источников. Нужно помогать музею привлекать средства на небольшие преобразования, чтобы были установлены тесные связи с сообществами города, готовыми к переменам. Возможно, нужен фасилитатор, который поможет музею стать влиятельным партнером общины. Если такие практики распространятся по городам Украины, выиграем мы все. Это окультурит публику в разных регионах страны.

Музей как «окно в мир»

— Сейчас разные города Украины активизировались, и это надо фиксировать. Возможно, нужна маркировка в публичном пространстве, которая покажет, что нового появилось в городе. Этим новым могут быть неформальные действия: фестиваль уличной еды или скейтеров, уличные музыканты, места для чтения и детских игр. Также должны быть общественные многофункциональные хабы, куда каждый может прийти с инициативой и найти, кому ее адресовать.

Широкие слои населения мало доверяют и власти, и общественным организациям, у них много вопросов к прозрачности этих структур. Изменить это можно благодаря созданию места, где общественные организации будут напрямую помогать людям решать различные проблемы, например, социальные. Такие функции часто распыляются по разным небольшим учреждениям, наступает определенный беспорядок. Надо создавать места аккумулирования общественной памяти и опыта, и чтобы люди сами их поддерживали. Различные инициативы должны вместе эксплуатировать и содержать такое место. Отчасти «точкой сборки» для активистов могут стать музеи и библиотеки. Это станет примером взаимодействия между учреждениями, которые содержатся за счет государства или города, и низовыми инициативами.

Неплоха практика создания консультационных центров. Часто люди не знают, как лучше реализовать свои способности, не знают об определенных конкурсах и программах обмена. Есть определенный алгоритм, куда и как подаваться, и этому можно учить. Это требует небольших ресурсов: человек, который работает неполный день, компьютер и интернет. Можно приходить в музей или библиотеку, чтобы узнавать, какие гранты сейчас открыты. Допустим, раз в месяц в музее будут рассказывать о возможностях за пределами маленького города. Это дает музею статус «окна в мир». Музей оказывается в центре сообщества.

Война как музейный экспонат

Интервью Юрия Кручака с Алексеем Радинским

16 Июня, 2015
Мелитополь, Украина

 

Алексей Радинский – документалист, журналист, участник Центра визуальной культуры. Свою рабочую сессию Алексей назвал «Что такое общество?». На материале Мелитополя исследователь анализировал взаимоотношения музея с местными громадами и общественными организациями. Также Алексей Радинский записывал видео-интервью с представителями общественных инициатив и организаций, неформальных сообществ города, чтобы создать своего рода каталог общественно значимых явлений Мелитополя.

О месте войны в истории Мелитополя, о роли города в нынешней войне на территории Украины и о том, как краеведческий музей прорабатывает эти важные темы – рассказал Алексей Радинский.

 

Мелитополь – город между двух огней

Юрий Кручак: Как ты видел свою работу в проекте «В центре сообщества» до приезда в Мелитополь?

Алексей Радинский: Название сессии было очень условным. Этот регион, Запорожская область, мне давно интересен, в последние полтора года особенно. Но я не чувствовал, что имею право предлагать здесь некий готовый проект. Меня интересовало, как работает общество в этих краях. Именно общество, не сообщества. Сообщество – слово-субститут, эвфемизм, который используют, чтобы не говорить об обществе. Таких слов-субститутов множество. При неолиберализме и неокапитализме, которые сейчас установились во многих странах мира, считается, что общества нет, есть только отдельные индивиды, в лучшем случае – сообщества. А общество – нечто из коммунистического словаря. Это – странный перегиб, и я считаю важным говорить именно об обществе. Да, мне интересно, как взаимодействуют сообщества. Но говорить об этой категории нужно с перспективой выхода на уровень общества.

Запорожская область, регион на юго-востоке Украины, интересовала меня, потому что здесь существовала угроза тотальной общественной дезинтеграции, которая произошла по соседству, на Донбассе. В первую очередь, нужно говорить о дезинтеграции государственной структуры, что быстро привело к тому, что общество на Донбассе распалось до «естественного состояния» по Гоббсу, то есть», войны всех против всех. Это некое дообщественное, естественное состояние, когда каждый сам за себя, люди сбиваются в вооруженные группы и защищают свои территории. На юго-востоке Украины такого не произошло. Судя по всему, решающим фактором в общественном коллапсе на Донбассе стало предательство Украины правоохранительными органами, репрессивными структурами. Общество не смогло ничего этому противопоставить. Это свидетельствует о том, что при отсутствии карательных органов, например, милиции, нет других факторов, которые сдерживают общество от распада до состояния войны. В Запорожской области распада общества не произошло, хотя попытки раскачать ситуацию были.

Что известно о Мелитополе среднестатистическому гражданину Украины? Например, миф о Мелитополе как о мультикультурной столице Украины. Довольно давно разные структуры, ориентированные на гранты, пытаются «поднять на щит» Мелитополь как образцовое место, где мирно уживается большое количество этнических групп. Меня всегда удивляло восхищение мирным сосуществованием этих групп – как будто это ненормально. Мелитополь преподносился как место триумфа украинского мультикультурализма. Но у этого триумфа есть неприятная обратная сторона – этнические группы живут мирно и более менее равно, но равны они, скорее, в своей нищете.

Мультикультурная составляющая Мелитополя сейчас приобрела особое значение, поскольку близко расположен Крым. Крымский полуостров теперь – место потенциальных этнических конфликтов на территории Европы. Вообще, в Крыму этнический конфликт идет полным ходом, но это – не «горячий» конфликт, к которому мы привыкли. Обычная модель этнического конфликта – погром, который устраивают «низы», из-за социальных факторов, созданных в «верхах» и дополненных искусственными ксенофобскими настроениями. Этнический конфликт в Крыму диктуется сверху, происходит путем «тихих репрессий», ущемлений прав крымско-татарского народа. Еесть смысл говорить об ущемлении в Крыму прав украиноязычного населения. Там строится шовинистическое монокультурное общество, основанное на милитаристской имперской парадигме. Хорошо, что конфликт не перешел в «горячую» фазу, но это еще может случиться.

Получается, Мелитополь находится между двумя зонами конфликта: Крымом и Донбассом.

Зачем музею каски?

Юрий Кручак: Насколько оправдались твои ожидания от Мелитополя?

Алексей Радинский: Я собирался работать с любыми существующими здесь общественными инициативами. Но сложилось так, что большинство активных организаций Мелитополя являются этническими. Я сильно модифицировал свой план. Сразу понял, что общественную жизнь Мелитополя определяет война, которая происходит в Украине, в 200 километрах от города. Мне стало интересно, как конкретно война влияет на жизнь этого, казалось бы, мирного города.

Центральное место в моей рабочей сессии занимает музей. Краеведческий музей в Мелитополе открыт для разных общественных инициатив, поэтому было интересно взглянуть на музей как на общественную структуру, проследить, как война отражена в его экспозиции. Беглого взгляда достаточно, чтобы понять: тема войны доминирует в музее, в отображении истории города. Ситуация неуникальна: то же происходит во многих других городах Украины. Речь идет о самых разных войнах, которые проходили на территории современного Мелитополя, в первую очередь, о Второй мировой. Я считаю это логичным и правильным. Другое дело, как представлена тема Второй мировой войны. Помимо этого, я сразу сфокусировал внимание на экспозиции, посвященной антитеррористической операции на востоке Украины. Интересно, что музей уже включил тему АТО в экспозицию, работает с современностью. И снова вопрос – как он это делает. Исследование таких механизмов было главным моим занятием здесь.

 

Юрий Кручак: Какие выводы ты сделал, окунувшись в эту обстановку?

Алексей Радинский: Тема войны станет еще более важной для местного общества. Тем более, Вторая мировая война стала важным фактором при разжигании нынешней войны. Важно, что в музее школьникам и другим детям при просмотре экспозиции про Вторую мировую войну работники предлагают детям надеть каски, которые использовали во время боевых действий. Это называется военно-патриотическим воспитанием, но, на самом деле, программирует в детях с раннего возраста опасные наклонности.

Музейные работники говорят, что нужно воспитывать в детях стремление защищать родину, как это делали их деды. Говорят это, скорее всего, из проукраинских побуждений, но такой механизм может сработать в обратном направлении. Многие люди, которые воюют на стороне «ДНР» и «ЛНР», возможно, прошли такой же механизм так называемого военно-патриотического воспитания в украинских школах и музеях. Для многих людей это может стать сильным эмоциональным переживанием, возникает психологический механизм, который снижает барьеры при восприятии насилия, боевых действий, военной униформы и других атрибутов войны. И ничего не указывает на то, что такой механизм мобилизует детей на защиту государства Украина. Возможно, такое воспитание мобилизует их на сторону силы, которая заявит, что является легитимным продолжателем борьбы с фашизмом. Такой силой сегодня есть Россия, которая в своей пропаганде использует миф о борьбе с современным фашизмом на территории Украины.

К тому же, раздача военных атрибутов в неформальной обстановке может исказить восприятие детьми войны. Раздача касок в музее не имеет ничего общего с тем, когда в армии по уставу раздают каски и амуницию. И, в то же время, ситуация в музее имеет много общего с тем, когда в отряде ополчения, в каком-то неформальном батальоне, который не имеет отношения к «регламентированной» войне, раздают каски и оружие.

Про историческую память и сбитых летчиков

Юрий Кручак: Какие особенности работы в небольшом городе?

Алексей Радинский: Мелитополь не такой уж небольшой город – он больше, чем Ужгород, а это областной центр. Особенность города в том, что здесь легко выйти на нужных тебе людей и организации. Хотя, может, это заслуга дирекции краеведческого музея. Здесь мне было легко за короткий промежуток времени провести исследование. Достаточно быстро удалось из многообразия тем выбрать ту, которая показалась наиболее актуальной, встретиться с нужными людьми, посетить интересующие события, изучить контекст, в котором они происходят, записать нужные интервью.

 

Юрий Кручак: Над какой темой ты сам работал в Мелитополе?

Алексей Радинский: Уже после первого посещения музея решил сосредоточиться на теме репрезентации войны, того, как в современных конфликтах действует память. Я заинтересовался тем, как тема войны на востоке Украины становится частью музейной экспозиции. Тема получила развитие еще и потому, что мое пребывание в Мелитополе совпало с годовщиной гибели местных летчиков в небе над Луганском 14 июня 2014 года. Я наблюдал разнообразные события, ритуалы для увековечивания этого события. Эту трагедию уже представили в экспозиции Мелитопольского краеведческого музея, мне удалось попасть на открытие мини-музея, посвященного этой дате в Доме офицеров местного военного городка. Также я видел военные ритуалы на кладбище, где похоронены эти люди. Наверное, центральное событие современной исторической памяти Мелитополя – гибель военных летчиков. И то, что конструируется вокруг их гибели, особенно важно в ситуации, когда многие горожане признают, что Мелитополь – достаточно разделенный город. Сейчас здесь наблюдают доминирование проукраинских настроений. Но многие горожане говорят, что это – видимость, на самом деле большинство просто примыкает к стороне силы. При этом существуют большие пророссийские группы, и неизвестно, куда склонится эта категория при определенном развитии событий.

Так или иначе, во время годовщины гибели летчиков я увидел модель того, как будет формироваться историческая память о событиях на востоке Украины. Конечно, было интересно изучить и задокументировать такой ранний и яркий пример, чтобы дальше работать с этим материалом.

Музей в центре мировой истории

Юрий Кручак: Вернемся к теме проекта «В центре сообщества». Как может развиваться краеведческий музей в Мелитополе?

Алексей Радинский: Есть необходимость реформировать музей. И все, включая сотрудников музея, это понимают. Я не считаю себя компетентным в вопросе реформирования музеев. Музей интересует меня как репрезентация данного общества, а если говорить конкретно о музее в Мелитополе – здесь я сосредоточился на военной тематике. С директором музея мы обсуждали, как может реформироваться экспозиция, и она сказала, что хочет сократить часть, посвященную Второй мировой войне. Я согласен с этим, но считаю, что не стоит сокращать военную тему вообще. Можно продемонстрировать непрерывность истории между разными войнами, которые происходили на территории города, и так подвести к теме войны на востоке Украины. Кстати, как бы ни выглядела часть экспозиции про АТО, считаю ее наличие правильным начинанием, которое нужно развивать.

Вообще, я бы посоветовал музею сосредоточиться на историзации современности, на теме развития общества, которое живет рядом с войной – состояние, в котором сейчас находится Мелитополь. Тем более, некоторые сотрудники музея собирают современные артефакты, которые когда-нибудь станут историей: листовки, газеты, плакаты с политической агитацией.

Сложно говорить о реформировании музея в нынешней ситуации. Важно, чтобы музейщики осознали свою роль «памяти» общества, которое проживает серьезный исторический этап. Эта часть Украины вдруг оказалась в центре мировой истории, хотя долго была ее периферией. И документация процесса важна даже больше, чем экспонирование вещей, связанных с этим периодом. Не Донбасс и не Крым стали ключевыми регионами в войне, которая происходит сейчас в Украине, а территории так называемого юго-востока страны, которые согласно военной российской стратегии рассматривались как очевидные плацдармы для бунта, обращенного против Украины. Но это оказалось огромным просчетом. На территории, которую внутри самой Украины, в центре и на западе страны, многие считали второсортной, русифицированной и советизированной, оказалось, живут люди, которые своим неприятием сценария Новороссии сломали все планы России. Роль этих людей гораздо более важна, чем роль украинской армии. Если бы зерна российской пропаганды упали здесь на благодатную почву, украинская армия не удержала бы ситуацию. Важно, что музей исследует этот момент.

К слову, этим же юго-восточным регионам государство Украина обязано своим существованием. Во время референдума 1991 года решение большинства жителей именно этих областей проголосовать за независимость страны (а не голосование Запада или Киева, которое было и так очевидным), создало реальные условия для появления государства Украина.