Рубрика:

13 Апреля, 2015
Стокгольм, Швеция

 

Скандинавская художественная ассоциация (NKF) образовалась в 1945 году и состоит из девяти секций, представляющих Данию, Финляндию, Исландию, Норвегию, Швецию и автономные регионы – Фарерские острова, Гренландию, Аландские острова и народ саами.

Open Place: Когда шведская секция NKF начала организовывать резиденции?

Альваро Кампо: Сама резиденция существовала давно, но NKF развивает это направление с  2007 года. В разное время разные люди управляли этой организацией, поскольку она существует с 1945 года. Так что методы управления были разными, но пространство оставалось одно и то же на протяжении довольно длительного времени. Я руковожу шведской секцией NKF с 2012 года. С этого времени мы развиваем региональную концепцию. Теперь это проект, основанный на проведении резиденций в Стокгольме. Кураторы, различные организации, даже такие крупные, как школы, могут участвовать в таких инициативах. Но обязательное условие – нужно сделать какой-нибудь проект в Стокгольме. Просто художник из-за рубежа не может подать заявку – это возможно, только если у вас уже есть проект с кем-то в Стокгольме, тогда вы можете подать аппликацию вместе.
Сейчас мы работаем со всеми видами организаций. Мы сотрудничаем с ярмаркой художественных инициатив Supermarket, Музеем современного искусства, небольшими художественными школами и независимыми кураторами. В этом году мы начали новую программу для кураторов в Стокгольме. Джонатан Хабиб Энквист (Jonatan Habib Engquist), отвечающий за этот проект, выбирает различных кураторов и приглашает их к нам на короткое время: на неделю или на десять дней. Эти люди встречаются со многими художниками и теми, кто связан с искусством. Мы не просим их делать что-нибудь взамен, мы просто даем пространство и возможность встречаться с множеством людей. Результаты мы увидим позже.

 

Open Place: А как финансируется резиденция?

Альваро Кампо: Она получает поддержку от властей Стокгольма. Здание шведской секции NKF принадлежит городу. Долгое время там были мастерские художников, и сейчас что-то подобное.

Также недавно мы получили грант от Kulturkontakt Nord и другие небольшие гранты под определенные проекты. Например, благодаря одному такому гранту мы разрабатываем сайт  обмена мастерскими StudioSwap.org. Жители Швеции могут размещать информацию о своих мастерских и рабочих пространствах, то же самое могут делать люди из разных стран. Таким образом вы можете обменяться мастерской с другим художником или просто арендовать студию, которая понравилась, без обмена. Получается что-то вроде обмена резиденциями.

 

Open Place: Какие еще проекты вы делаете?

Альваро Кампо: Сложно найти платформу, которая бы платила художникам за сотрудничество с определенной институцией. Мы в шведской секции NKF нашли способ сделать это возможным. Благодаря нашему сотрудничеству со многими организациями, каждый может работать с подходящим учреждением. Также каждый художник работает в паре с представителем нашей организации.

Раз в один-два года мы организовываем встречу, где художники, с которыми мы сотрудничаем, представляют свои проекты. Каждому отводится пять минут для презентации и рассказа о своей инициативе, а потом начинается обсуждение. Такие события мы организовываем в разных местах, поскольку не все живут в Стокгольме. Мы посещаем друг друга, и это связывает нас.  Это – простая идея, которая не требует много времени, но при этом достаточно важная для многих художников в Стокгольме, поскольку объединяет людей, действительно любящих свое дело.

Мы рассчитываем получить финансирование от города в этом году. Мы обращаемся за поддержкой раз в два года и никогда не уверены в результате.

 

Open Place: Что вы будете делать, если не получите этого финансирования?

Альваро Кампо: Наиболее существенная часть наших расходов – плата за аренду помещения и поддержание порядка в нем. Стоимость аренды очень высока, и мы не сможем оплатить ее грантами от европейских организаций. Это должно финансироваться структурой с большими возможностями, такими как у властей Стокгольма или государственных учреждений.

Open Place: Как шведские художники могут найти себе мастерскую?

Альваро Кампо: Получить поддержку от государства достаточно сложно, но возможно. Необходимо подать заявку на студию и ждать достаточно долго. Список людей, желающих получить мастерскую от государства, солидный. Результат – через несколько лет у вас наконец-то появится постоянная студия, но все равно необходимо будет платить за аренду.

Есть несколько грантов на получение временной студии, на которые также можно подаваться. Можно получить студию на один-два года от города. Существует  Iaspis, финансируемый государством, где также есть программа резиденций и мастерских. Если вы ищите временную студию, вам стоит обратить внимание на подобные инициативы. Но большинство художников арендует мастерские.

 

Open Place: Какова ситуация в художественной среде Стокгольма?

Альваро Кампо: Сложный вопрос, поскольку существует множество аспектов данной ситуации. Абсолютно разные люди работают в различных областях. Например, на Supermarket представляют независимых художников и художественные объединения.  Есть другие институции, которые принимают художников и показывают искусство, например Bonniers Konsthall and Färgfabriken. Небольшая, но очень важная институция – Magasin III Museum & Foundation for Contemporary Art, ее события всегда превосходно организованы.

Также существуют художественные школы Royal Academy и Konstfack, художественные институции, такие как Tensta Konsthall , Botkyrka Konsthall  и множество других.

 

Open Place: Как культурные институции Стокгольма взаимодействуют с окружающим пространством?

Альваро Кампо: Одна из институций, которая мне вспоминается в этом контексте – Färgfabriken. Ее команда делает много проектов, связанных с различными социальными аспектами и развитием окружающего пространства. В этой организации есть два куратора. Мы сотрудничаем с Färgfabriken. Кстати, недавно один из индонезийских художников, работы которого выставлялись там, жил в нашей резиденции. Люди в Färgfabriken заботятся о художниках – организовывают для них разные встречи и мероприятия.

Open Place: Сколько средств на культуру выделяет Швеция?

Альваро Кампо: Есть городской и государственный бюджеты. Государственный бюджет делится между различными областями Швеции. Но также существуют местные бюджеты, которые наполняются из городской казны. Это два разных бюджета. Стокгольм имеет собственный бюджет на культуру, сформированный из налогов, которые платят жители. Но он очень небольшой, по сравнению с другими сферами городского бюджета.

 

Open Place: А что насчет частных денег?

Альваро Кампо: Предприниматели хотят меньше правил и больше свободы для создания компаний, они хотят свободный рынок. Когда государство устраняется от таких вопросов, бизнес получает больше возможностей для прибыли, и тут есть риски. Так, частные компании пытаются заработать на школах и домах престарелых, а это опасно. Основным направлением капитализма является получение прибыли, а не забота о людях. Крупные транснациональные компании получат все больше власти в Швеции. Частные интересы становятся могущественнее. Думаю, это очень опасная ситуация. У нас не идеальный мир, сейчас такая схема работает, но в итоге придется разрабатывать новые модели взаимодействия.

17 Апреля, 2015
Стокгольм, Швеция

 

Даниэль Юри в организации Färgfabriken занимается новой топологией городов. Общая тема и цель его работы развивать и укреплять роль культуры в политике и гражданском обществе. Получил степень магистра политологии (специальность международные отношения) в Стокгольмском университете

Färgfabriken — политически и религиозно независимая организация, которую финансирует Национальный совет искусств и культуры администрации Стокгольма и Совет графства Стокгольма. Главный спонсор Fargfabriken – Lindéngruppen AB, фонд который создали в 1995 году Alcro-Beckers AB, Sweden AB ColArt и SAR (Шведская ассоциация архитекторов). Далее рассказ — от лица Даниэля Юри.

Fargfabriken образовалась в 1995 году. Изначально фонд состоял из кураторов, Шведской ассоциации архитекторов и частной компании. Архитекторы и урбанисты всегда были частью организации и до сих пор играют в ней важную роль. Некоторые представители моего направления, связанного с топологией городов, являются членами Шведской ассоциации архитекторов. Наши интересы связаны с городским пространством и с людьми в городе. Сейчас мы много работаем над осознанием психологических процессов в городе. Это интересная и непростая задача: искать ключи к пониманию разных психических, ментальных, инфраструктур города, того, как они отражаются на физическом устройстве города. Это пространство нарративов влияет на то, как архитекторы конструируют будущее города. Таким образом, это повествование и о создании истории о нас, разных людях.

Часто, говоря о «нас», подразумеваем не самих себя, а кого-то другого, «иного». Мы спрашиваем, кто включен и не включен в определенный нарратив «о нас», что проецируют на будущее. Так мы начинаем разговор об устойчивом развитии городов. Тут важно подразумевать не только физическое устройство города. «Меньше машин» – да, это замечательно, нужно об этом думать. Но мы в Fargfabriken хотим расширить такое понимание. Мы хотим объяснить, что необходимо исследовать нарратив города. Именно коллективное повествование создает идентичность. И тут важно, кого включают в повествование о городе. Почему в одной части города развивается инфраструктура, а в другой – нет? Просто одни группы людей включены в общий нарратив, а другие – нет. Это не способствует устойчивому развитию города, поскольку оставляет определенные группы горожан вне инфраструктуры.

В 2013 году мы инициировали огромную программу Пэчворк нарративов (Patchwork of narratives). Мы задумались, как сформулировать понятие городской уязвимости. Все говорят об устойчивом развитии городов, о том, как это здорово. Но мы чувствовали, что должны думать и о слабых сторонах городской жизни, о культурных проявлениях уязвимости в наших сообществах.

Практически каждый город поделен по тому или иному принципу. Стокгольм также поделен, хотя это не так очевидно. Но мы сосредоточились на городе Мостар в Боснии и Герцеговине и на Бейруте в Ливане. Мы хотели, чтобы жители этих городов сами определяли, что для них означает «разделенный город». Мы не планировали ставить рамки, насыщать людей определениями, чтобы они работали только с ними. В обоих городах у нас было много интересных партнеров среди местных архитекторов, градостроителей, режиссеров, философов. Мы начали формирование международной и междисциплинарной команды. Люди обогащали значениями определение «разделенного города» не только через разговоры, но и через исследования и визуализацию. Так, Раниа Рафеи и Жинан Дагер (RaniaRafei&JinaneDagher) сделали грандиозную работу – трехканальное видео «Чистилище» (The Purgatory), которое во многом раскрывает понимание уязвимости. Но в этом процессе нам понадобилась интеллектуальная основа. Поэтому мы попросили философа Михаэля Азара (Michael Azar), преподавателя университета в Гетеборге, написать для нас эссе о том, как менялось представление о городе в разные эпохи, как цивилизация определяла, что такое город, как в обществе раскрывалось понятие уязвимости.

Одновременно мы начали исследовать, как понятие уязвимости связано с ментальным пространством города. Например, в Мостаре есть две группы, хорваты и боснийцы, которые формируют свои нарративы, определяя, кто они есть. Но они живут в одном небольшом городе, где сто двадцать тысяч человек населения. Город имеет общее физическое пространство, но ментально он разделен, и эта сегрегация проходит по конкретной улице. Если я босниец, мне очень тяжело перейти эту улицу: физически это легко, нет никаких стен или границ, но мешают ментальные преграды, что сказывается и на внешнем облике города. После войны две параллельные инфраструктуры стали формироваться в двух частях города: по две школы, по два музея в каждом районе и так далее. Мы попытались объяснить жителям города, что это непродуктивно для них самих. То же и в Бейруте. Если в Мостаре два национальных сообщества, то в Бейруте – семнадцать, и это только официальная статистика. Город – как лоскутное одеяло, как работа в стиле пэчворк. Символы, маркирующие пространство, в Бейруте присутствуют, практически везде, но нужны определенные навыки, чтобы их понять. Маркерами могут быть граффити, поэтому текст Михаэля Азара, в основном, о том, как люди «татуируют» город. Так мы исследуем, как люди с помощью нарративов влияют на текущие и будущие градостроительные процессы.

Интересно, что мы никогда до конца не уверены, какое направление примет наше исследование. Нет никакого правильного пути. Мы создаем проект шаг за шагом вместе. Например, есть результат исследования в форме текста, который мы можем изучить с нашими партнерами в Мостаре и Бейруте, и есть видео из Мостара и Бейрута, которое мы проанализировали и переработали увиденное в текст.

Проект Пэчворк нарративов заканчивается выставками в трех городах: в Мостаре, Бейруте и Стокгольме. Каждая экспозиция специфична. Безусловно, есть центральные работы, которые присутствуют на всех трех выставках, но каждая презентация имеет также программу, связанную с локальным контекстом.

Пэчворк нарративов мы развивали больше года. Полученный опыт перенесли в проект Балтийские измерения (Baltic Dimensions). Сначала нужно было идентифицировать институции Балтии, заинтересованные в развитии культурных программ, связанных с городским пространством. Снова говорим об исследовательском творческом процессе, цель которого – получить широкое понимание того, что происходит в Балтийском регионе, включая новое прочтение городского пространства. После определения организаций и налаживания рабочих связей, мы установили наши цели и начали разрабатывать методологию их достижения.

Первым городом, где мы начали работать с Baltic Dimensions, стала Рига. Это – живописный город с прекрасной архитектурой, и за этим великолепием – огромная трещина в обществе. Латвийцы и россияне. Монумент свободы, куда приходят латвийцы и так работают со своим нарративом, и аналогичный памятник, где с такой же целью собираются русские. Имеем два памятника, которые не рассказывают историю, а посылают сигналы в будущее о разъединении. Это мешает развитию Риги, поскольку единственное видение города в будущем включает разделение. Памятники – только один из символов разделения. Есть еще микрорайоны без инфраструктуры, специально отсоединенные от общества, что только репродуцирует проблемы. И задача участников нашего проекта состояла в расшифровке символов разделения, выставлении их напоказ и их обсуждении.

Среди результатов нашей работы – книги, видео, исследования, выставки, семинары, дискуссии, воркшопы для детей и взрослых, сайт – множество источников проникновения в общество. И выставку мы рассматриваем как средство визуальной коммуникации с разными целевыми аудиториями. Результатом всех этих активностей и работы людей, вовлеченных в проект, является трансформация нашего понимания городского пространства. Однако мы не хотим на этом останавливаться, мы хотим проанализировать результаты и поделиться ими с широкой аудиторией. Также одна из наших задач – вовлечение новых игроков в разговор о развитии города. Мы пытаемся заинтересовать работников муниципалитетов, ответственных за городское планирование.

Каждый проект для нас – увлекательное путешествие, и мы не принадлежим определенному городу. То, что город привносит в проект, становится индикатором, насколько идея важна для местного сообщества. Иногда изменение ментальности занимает не один год. Чтобы убедить людей, что их усилия важны для глобальных изменений, нужно показывать маленькие промежуточные результаты.

Начиная проект в новом месте, необходимо создавать платформу для дискуссий на разных уровнях. Мы стараемся привлечь к разговору чиновников достаточно высокого ранга. Тогда проект будет иметь потенциал для поддержки на местном уровне. Чтобы привлечь местную власть, мы привлекаем в наши проекты чиновников из Стокгольма, например, заместителя начальника отдела городского планирования. Это позволяет установить контакт с чиновником такого же ранга там, где мы делаем проект. Иногда мы можем только объединить усилия деятелей культуры и чиновников, все остальное – на их усмотрение. Это работает.

Проекты Fargfabriken не нацелены на то, чтобы привнести в разные страны шведский опыт создания устойчивого сообщества. Мы пытаемся объединить людей, создать платформу для международного обмена между специалистами, которые живут в городской среде и ощущают уязвимость этого пространства. Часто в наших проектах верные решения исходят не от нас, а от местных специалистов, которые лучше знают контекст данного города.

24 Января, 2015
Киев, Украина

 

Нина Ходоривская, артистка эстрады, исследовательница культуры, журналистка и волонтерка Театра для диалога.

Проект Театр для диалога возник как альтернатива насильственному протесту, что начался на Майдане в Киеве в январе 2014 года. Группа активистов работает по методике театра угнетенных, их цель – изменять общество. В 2014 году участники Театра для диалога провели более 20 мероприятий в шести городах Украины и привлекли к своим проектам около 1200 человек. Активисты говорят о протестах во время Майдана, переселенцах, проблемах молодежи, роли и месте женщины в украинском обществе, коррупции в высшей школе и многом другом.

Юлия Костерева: Как возникла идея проекта?

Нина Ходоривская: С 2010 года Ялмар Хорхе-Айхорн – профессиональный джокер (джокер – человек, который практикует методику театра угнетенных – Авт.) – дает в Украине мастер-классы. Во время Майдана у него и у людей, с которыми он общался, возникла идея масштабного проекта. В итоге, шесть джокеров со всего мира приехали в Украину и провели семинары в пяти городах страны. По методике театра угнетенных они работали с темами, которые волновали людей. Это привлекло активистов, которые уже знали о методике – так родился Театр для диалога.

Постепенно проект наращивает обороты. Сначала были разрозненные мастерские, теперь проводятся регулярные события. В феврале мы планируем запустить открытую лабораторию для работы над определенными конфликтными темами. Эта инициатива рассчитана на людей, которых интересует не методика, а конкретные проблемы общества. При этом мы хотим задействовать людей, не знакомых с партисипативными практиками, которые могут пропустить open call. Для этого планируем давать объявления в газетах, на столбах и так далее.

 

Юлия Костерева: Как распределяются обязанности в Театре для диалога? Какова структура организации?

Нина Ходоривская: Это молодая инициатива, в которой восемь участников, и все они являются основателями. Обязанности распределяются горизонтально. Наша организация работает проектным методом. То есть, если у кого-то из участников появляется контакт, с которым можно поработать, какая-то идея, мы обсуждаем это на встречах. Если кто-то формулирует конкретное предложение, он становится ответственным за предложенный проект. Решения принимаются коллективно, нет никого, чей голос более весомый. Но каждый должен объяснить свою позицию, почему нужно принять именно такое решение. Диалог, который упоминается у нас в названии, существует и внутри коллектива.

 

Юлия Костерева: Как различные социальные группы влияют на деятельность вашей инициативы?

Нина Ходоривская: Мы не работаем с какой-то конкретной социальной группой – возможно, потому, что у нас пока не было долгосрочных проектов. До настоящего времени мы работали со смешанными сообществами: людьми, которые противопоставляют себя большинству, активистами Майдана. Мы пробовали работать с переселенцами как с социальной группой – ездили к ним в Пущу-Водицу, общались в Киеве, но толковой команды так и не создали. Хотя на отдельные события некоторые переселенцы приходят, никто не хочет чувствовать себя переселенцем и утверждаться в этой идентичности.

 

Юлия Костерева: Какие программы реализует Театр для диалога?

Нина Ходоривская: Мы делали проект с переселенцами, он получился на уровне волонтерской помощи: поиграть с детьми, привезти одеяла. Делали проект с Музеем Майдана – работали с образами, которые ассоциируются с событиями того периода. Сейчас как раз прошел год, и люди могут это переосмыслить. Еще ездили в разные молодежные организации в Николаеве и Житомире, но это скорее ознакомление с инструментарием театра, подобного нашему – театра на службе у активизма. По субботам в сотрудничестве с Центром визуальной культуры мы проводим лабораторию для тех, кто хочет делать театр, это длительная программа по работе с темами.

Юлия Костерева: Должна ли культурная организация иметь политическую окраску или артикулированную политическую позицию?

Нина Ходоривская: Я считаю, что политическая окраска есть у всего. То, как мы для себя определяем, то или иное слово – это уже политическое решение. Я не могу утверждать, что так думают все в Театре для диалога, но со многими у меня совпадает мнение по этому поводу. По-моему, понимание того, что политика присутствует везде, лежит в основе Театра для диалога.

Четкой политической позиции в плане идеологии, которую мы выдаем вовне – такого у нас пока нет, и, я надеюсь, не появится. Это кажется мне немного бессмысленным, это – раздача готовых формулировок. Суть партисипативного искусства, в частности, театра угнетенных, можно передать так: если ты считаешь, что определенное решение проблемы лучше других, собери людей, которые не определились в этом вопросе, и при помощи разных образов работайте над темой. Нужно быть в диалоге с людьми, а не навязывать им свою позицию, давать закрытые ответы «да» или «нет». В таком процессе, если люди не разбегутся после первой-второй встречи, выкристаллизовывается группа, которая имеет четкую позицию и может делать какие-то шаги в сфере прямого действия. Например, предлагать законодательные инициативы.

 

Юлия Костерева: Какие есть механизмы обеспечения финансовой независимости вашей организации? Как общество может поддержать вашу структуру?

Нина Ходоривская: Нам предоставляют помещения, поддерживают информационно. Различные издания писали о нас, мы ни разу на моей памяти не платили за помещения, в которых проводили семинары. Сейчас мы собираем деньги на перевод книжки Аугусто Боаля «Игры для актеров и не актеров», где есть теория и много говорится о практике: о том, как делать театр угнетенных. На украинском языке, да и на русском, нет книг о партисипативном искусстве, в частности, о театре угнетенных. Мне кажется, перевод книг о современном перформативном искусстве на украинский и русский языки очень важен для Украины сегодня. До того как я начала читать на английском, у меня было совершенно другое представление о том, что такое перформативное искусство.

С одной стороны, сейчас «Театр для диалога» подает заявки на разные проекты с финансированием. Это нужно, чтобы хотя бы несколько человек могли полностью посвятить себя нашей инициативе. С другой стороны, мы наращиваем обороты, чтобы через несколько месяцев претендовать на дополнительное финансирование и всей командой заниматься только Театром для диалога. Я не могу сказать, из каких источников можно финансировать наш театр угнетенных, потому что мы пока не наладили этот процесс. Но мы видим это как привлечение средств из международных фондов, фандрайзинг и «натуральный обмен» – скажем, помещение взамен на услуги.

Юлия Костерева: Что для вас идеальная институция?

Нина Ходоривская: Это институция, которая регулярно работает и соответствует своим целям. Я считаю, что она должна быть горизонтально организована. Для меня важно, чтобы в этой институции можно было совместить родительство и работу. Казалось бы, такой незаметный аспект, но для меня это важно. Не так сложно организовать, чтобы человек работал и носил в слинге ребенка. Скорее, все зависит от культурных норм, чем от того, насколько ребенок мешает. А прозрачная бухгалтерия обеспечивает доверие к организации и отсутствие коррупции.

 

Юлия Костерева: Как ваша организация влияет на культурную политику государства? Может ли небольшая организация влиять на культурную политику страны?

Нина Ходоривская: Конечно, может, но пока я не знаю как. В принципе, более масштабные проекты, например, законодательный театр, влияют. В жизни это выглядит так: по мотивам семинаров театра угнетенных делаются сценки или спектакли, это похоже на форум-театр. То есть, показывают сценку, а потом зрителям предлагают занять место кого-то из героев и предложить свой вариант решения проблемы. Тут же в зале сидят юристы и политики, которые готовы этой темой заниматься. Есть и журналисты, которые пишут о данной проблеме, обеспечивают медиа-поддержку. Потом юристы оформляют увиденное в театре в законы. Но это масштабная работа. Нельзя просто собрать группу из 15 человек и на основании занятий с этой группой, пусть даже на протяжении трех месяцев, объявить, что нужен закон, который будет действовать во всей Украине.

Ялмар, один из основателей нашей инициативы, в Афганистане принимал участие в проекте законодательного театра, направленного на изменение законодательства относительно прав женщин. Проект длился полтора года, активисты ездили по разным городам и общались с разными группами женщин. Причем, с каждой группой велась продолжительная работа. В результате родился свод поправок к закону, который потом передали в женскую комиссию при парламенте – теперь она их лоббирует.

28 Октября, 2014
Киев, Украина

 

Клеменс Пул  — мульти-медиа художник из Нью-Йорка. Он получил степень бакалавра в школе искусств Cooper Union в Нью-Йорке.

Юлия Костерева: Какова система художественных институций в Америке? Какие организации наиболее адекватны текущей ситуации?

Клеменс Пул: Есть много форм арт-институций в США, так как это огромная страна. Выделю два способа формирования институций: концентрация вокруг идей и концентрация вокруг ресурсов. Количество учреждений, которые формируются вокруг ресурсов, в США часто ограничено, поскольку государство выделяет мало денег на искусство, это, как правило, частный капитал. Можно провести параллель с Украиной, например, с ИЗОЛЯЦИЕЙ, которая сформировалась вокруг частных ресурсов. Также есть институции, которые формируются вокруг идей. Люди работают вместе, чтобы сделать что-то, у них общие цели относительно развития искусства.

В Нью-Йорке представлены все виды художественных институций. Другая ситуация в городе, где я жил раньше, Остине в штате Техас, который меньше Нью-Йорка. В Остине очень сильное художественное сообщество, особенно в области кино и музыки. Там проводят фестивали, особенно активно — музыкальные, и также независимых фильмов, интерактивных цифровых медиа и так далее. В Остине сильнее влияние институций, сформированных вокруг идей, поскольку там существует огромный интеллектуальный центр, Университет Техаса. Таким образом, там есть много идейных людей, которые собираются в городе, может быть, потому, что они там учатся, или потому, что занимаются музыкой, снимают фильм. Но я обнаружил, что ресурсы для искусства в Остине весьма ограничены. Таким образом, люди формировали группы, чтобы реализовать желаемое, но средств, чтобы повышать амбиции в работе, было мало.

Когда я переехал в Нью-Йорк, то увидел другую сторону этой ситуации. В Нью-Йорке средств на искусство выделяется больше, чем в любом другом городе США. Это и государственное, и частное финансирование. В Нью-Йорке сильная система галерей, что не является однозначно положительным моментом. Но у художников есть стимул для работы, для того, чтобы добиться успеха. Так создается поток ресурсов, который сильно отличается от потока в месте без развитой системы галерей. В Нью-Йорке есть весь спектр культурных институций. Думаю, система учреждений культуры США больше похожа на украинскую, чем на западноевропейскую. Когда я был в Западной Европе, понял, что там больше финансирование искусства обществом, и это меняет путь развития институций.

 

Юлия Костерева: Какова роль малых институций в системе американских культурных организаций?

Клеменс Пул: Мне сложно оценить отношения между малыми учреждениями и художественным миром, и большими учреждениями и миром искусства. Я представляю небольшие культурные организации. Я не кто-то «важный» в мире искусства Нью-Йорка, довольно трудно быть таким. В основном, я связан с небольшими учреждениями. Малые художественные организации играют большую роль в художественном мире, потому что таких групп много. Такие учреждения обычно формируются вокруг идей, а не вокруг ресурсов. Поэтому часто в этих организациях меньше средств, но сильнее идеология и, возможно, острее позиция куратора.

Небольшие институции играют позитивную роль, поскольку поддерживают художников, которые работают с маленькими проектами. Этот плюс есть только у системы, которая не связана с крупными учреждениями. Когда малые учреждения не движутся к более свободному доступу к ресурсам, они могут ограничивать себя. Тогда, если вы не будете следовать их правилам, сможете увидеть их воинствующий пуризм.

Своего рода самоудушение происходит, когда небольшая организация вынуждена перерабатывать свои приемы снова и снова, потому что не может двигаться вперед, так как ограничена со стороны общества и в ресурсах. Получается, что сообщество ограничивает само себя, обращая внимание внутрь, а не наружу. При таких обстоятельствах ресурсы не появятся.

Между прочим, ресурсы могут быть различными, необязательно финансовыми. Но если общество не вовлечено в идеи искусства, которые вы развиваете, любые ресурсы действительно ограничены.

 

Юлия Костерева: Как малые институции влияют на общество? Каковы связи между художественным сообществом и обществом?

Клеменс Пул: Сильнейшее орудие малой институции — способность представить обществу все, что она захочет, без ограничений, связанных с ресурсами. Ваши ресурсы поступают от кого-то, и затем этот кто-то оценивает, насколько ваша деятельность согласуется с тем, что он хочет распространять. У небольших организаций есть преимущество — они могут делать то, что им интересно. Но часто получается так, что чем меньше организация, тем больше она служит интересам ближайших соратников. Таким образом, получается внутренний срез конкретной группы.

Иногда небольшие институции слишком привязаны к своему окружению. Но если они смогут посмотреть наружу, они будут играть важную роль в обществе. Они могут сказать: «Эй, у нас нет денег, но мы можем делать много того, что реально увлекает общественность. У нас есть ресурсы, просто они выглядят иначе: это человеческие тела, голоса и так далее». В таком случае у малых организаций есть потенциал для того, чтобы оживлять и продвигать различные вещи. Но, бывает, небольшие учреждения просто заявляют: «О, я хочу галерею со стенами, чтобы повесить там картины». Это, конечно, может быть продуктивным, но… Это как театр. Например, вы идете в театр, и там видите пьесу, которая похожа на то, что вы видите в кино. Пьеса игнорирует факт, что существует огромная индустрия с миллиардами долларов, которая позволяет сделать то же самое в более доступном формате. Но у театра есть потенциал делать нечто большее, чем кино. И постановка, которая не реализовывает данный потенциал, не является современным театром. Точно так небольшая организация, которая не понимает, что где-то есть галерея с чудесными белыми стенами и более приятным освещением, попадает в сложную ситуацию. Это — вопрос ответственности кого-то с меньшим количеством ресурсов, кто должен быть более инновационным и проницательным.

 

Юлия Костерева: Может ли искусство изменить общество?

Клеменс Пул: Энтони Дауни, директор программ в Институте искусств Sotheby’s, как-то рассуждал об арт-активизме. Он очень хорошо объяснил это явление. В частности, он сказал, что то, что мы называем «арт-активизмом», не является политическим искусством, поскольку соперничает с политикой в той области, где это выгодно для политической системы. И, конечно, политик имеет больше ресурсов и возможностей в этой сфере. Это не значит, что такая работа недопустима, но мне это неинтересно. Не думаю, что власть искусства заключается в том, чтобы изменить людей при помощи того же словаря, методики, что и в других сферах, которые могут преобразовать общество. Сила искусства в разработке новой лексики.

Артур Жмиевский, куратор Берлинской биеннале 2012 года, Occupy Biennale, которая мне не понравилась, делает вещи, которые я по-настоящему люблю. Если вы пробьете в Google «политическое искусство», появятся изображения объектов с той биеннале. Но другие работы Артура Жмиевского более политичны — например, проект с татуировками людей, которые пережили Холокост, или проект с людьми без конечностей — это гораздо больше подталкивает к размышлению о ситуации.

По-моему, Энтони Дауни прав, когда утверждает, что Бэнкси — не обязательно политическое искусство. Это парень с хорошим эстетическим чувством и отличными, веселыми, ироничными идеями, но все, что он делает — просто игра в ту же игру, в которую играют политики. Это не та область, где проявляется власть искусства. Всегда есть какой-то комитет политического действия, который тратит невероятно много денег, чтобы избрать на видные позиции определенных людей — возможно, они даже не избираются честно, а скупают должности. Это, безусловно, случай и Украины, поэтому искусству очень важно переосмыслить себя здесь.

 

Юлия Костерева: Что ты скажешь о позиции художника? Как художник должен быть вовлечен в существующую ситуацию?

Клеменс Пул: Недавно размышлял на эту тему, в связи с художниками из стран Среднего и Ближнего Востока. Они сделали много действительно сильных работ и получили широкую реакцию в прессе. Мир искусства и общество любят, когда художник имеет исторические связи со своей работой. Люди сильнее доверяют голосу и видению художника, у которого есть подобные связи — ведь он знает о страданиях больше, поскольку происходит из территории, где эти страдания имели место. Если мы будем рассуждать подобным образом, то, безусловно, для художников из других частей света, проблематично делать «соответствующее» искусство.

Я думаю об этом, в том числе и потому, что делал проект ЗАХОПЛЕННЯ — хотя я не из Украины. Все спрашивают меня, почему я заинтересовался Украиной, почему приехал сюда работать, что я знаю, чего не знают другие, что делает меня более подходящим для такой работы. У меня нет простого ответа на эти вопросы. Но я думаю, что никто не сможет обвинить художника в попытке понять некое явление.

В некоторых случаях это означает действительно глубокое погружение в среду. Часто люди, которые не имеют ничего общего с историческим фоном местности, пытаются понять больше о сути определенных явлений. Я верю, что попытка разобраться в чем-то — это путь к лучшему пониманию. Также, изменяя себя, художник может понять больше. Если вы заинтересованы в том, чтобы понять больше, и если этого требует ваша работа, вы можете позволить себе подойти так близко, как возможно, даже рискуя потерять из виду все вокруг — это часто происходит, когда подходишь очень близко. Может быть, вы не увидите всю картину, но никто не видит всю картину. К тому же, если вы хотите стоять в стороне и отслеживать явление — это тоже допустимо. Возможно, такой метод вызывает меньше доверия у людей, но может быть очень полезным для работы.

Изначально меня пригласили в Украину для другого проекта. Все поменялось из-за ситуации на Востоке Украины. И я предложил проект ЗАХОПЛЕННЯ — проект для того, чтобы разобраться, что значит нынешняя ситуация, и как она влияет на людей здесь.

 

Юлия Костерева: Может ли художник разделить художественную практику и жизнь?

Клеменс Пул: Не знаю, как это. Некоторые люди делают это, живут именно так. Это вопрос психологии для человечества в целом. Я не знаю. Я никогда не работал длительное время в одном месте. Я сменил множество рабочих мест – все, какие можете представить, но я никогда не работал пять лет в одном месте, чтобы ходить в офис и все такое. Я не могу этого делать. Но если бы я мог разделиться… И мой другой я ходил бы на работу… Не знаю.

 

Юлия Костерева: Иногда, если слишком увлекаешься работой, чувствуешь, что она буквально связана с телом, и невозможно разглядеть ситуацию на расстоянии.

Клеменс Пул: Я стараюсь быть профессионалом в том, что делаю. Я часто задумываюсь о конечной цели проекта. И также о том, как я могу терпеть то, что не идеально, ради того, чтобы получить, в конце концов, желаемое. Думаю, в этом суть профессионализма: несмотря на препятствия делать вещи, которые ты заявляешь, что собираешься делать.

 

Юлия Костерева: Какова роль художников, которые работают с публичным пространством?

Клеменс Пул: Когда я начал исследовать публичное пространство, то пытался понять, что об этом думают другие люди. Я обнаружил, что среди написанного о публичном пространстве доминируют идеи, связанные с архитектурой. Это интересно, но скорее говорит об эстетике пространства, и только по-настоящему хорошая архитектура — об использовании пространства. Это постоянная проблема причудливых зданий «Starchitect». Такие проекты связаны с идеей пространства, но не связаны с использованием пространства, функциональностью. Для хорошего архитектора эти вещи одинаково важны, он создает полезные, функциональные и красивые здания и пространства. Но часто архитектура, которая включает архитектуру и дизайн общественного пространства, подразумевает, что общественное пространство — всего лишь место для размещения построек и забывает о том, что общественное пространство — место функционирования публики, ее активности.

Важно понять, что делает общественность, чем она заинтересована. Этим занимается художник. При работе с проектом ЗАХОПЛЕННЯ меня интересовало, что можно сделать, когда ничего нет. Что можно сделать с пустотой? Это не обязательно должно быть вдохновлено непосредственно пространством. Это не должно играть ту же роль, что и архитектура. И это то, чего я хочу и то, что мне интересно. То есть, использование общественного пространства, избегая правил архитектуры или архитектурных ограничений.

Я хотел бы работать с людьми, которые бы переосмысливали общественное пространство. Это мотивировано тем, что произошло в ИЗОЛЯЦИИ в Донецке. Это место было фабрикой, арт-институцией, а теперь это — тюрьма. Все эти истории о людях, которые переосмысливают пространство вопреки архитектурному замыслу. Вот что я действительно хотел сделать в ЗАХОПЛЕННІ. Различные участники проекта касались этого аспекта по-разному. Некоторые использовали парк, и это был парк. Возможно, не каждый проект переосмыслил общественное пространство, но некоторые проекты — определенно да, это стало темой части работ. Например, весь проект Open Group касался переосмысления пространства. Я думаю, мы преуспели в этом, по крайней мере, немного. У нас было девять проектов, и нужно время, чтобы осмыслить, как каждый из них работал, и оценить преимущества каждого из них. Художники по-разному отнеслись к общественному пространству и его проблемам. Здорово, что некоторые сделали работу, которая шла вразрез с тем, что интересовало в общественном пространстве меня. И я счастлив, что ЗАХОПЛЕННЯ было не только о том, что важно мне в публичном пространстве.

30 Августа, 2014
Белосток, Польша

 

Независимая художественная инициатива GeoAIR существует с 2003 года, с 2007 года официально зарегистрирована как неправительственная организация. Это – одна из немногих художественных резиденций в Грузии. В последнее время коллектив реализует проекты, связанные с миграцией, кулинарией и общественным пространством. Еда, по мнению команды GeoAIR, помогает объединить разных людей. К тому же, после вкусного «знакомства» проще говорить о серьезных проблемах общества – а потом и решать их.

Юрий Кручак: Как возникла идея вашего проекта?

Нини Палавандишвили: Идея возникла у Софии Табатадзе, грузинской художницы, которая живет в Берлине. Тогда София жила в Голландии, у нее там было много друзей, которые интересовались Грузией, и вот, они приехали в Грузию, чтобы что-то там сделать. Первый проект, «Foreigner», они осуществили в 2003 году на старом винном заводе. Через два-три года сформировался костяк организации, стало ясно, что нужно оформлять ее официально.

Я вернулась в Грузию из Германии в 2004 году. Тогда я была куратором проекта Гете-Института, София Табатадзе принимала в нем участие – так и познакомились. Наши интересы совпали, мы начали работать вместе,, другие люди, которые разделяли наши идеи и видения также присоединились к нам, это было время, когда возник проект Archidrome – архив современного искусства, одно из старейших направлений нашей организации. Archidrome это архив, библиотека, дискуссионная платформа, содержащий различные материалы (публикации, периодические издания, электронные медиа) о современном искусстве и культуре Грузии, Кавказского региона, а также международные теоретические материалы и обзор тенденций. Тогда в Грузии отсутствовал доступ к информации о художниках и течениях в арт-сообществе. Мы общались с художниками, собирали их портфолио и для каждого делали презентацию. Сейчас у нас имеется достаточно обширная база данных включающая художников из Грузии и Кавказского региона.

В 2009 году я уехала на один год в Германию. По возвращении стала работать только для GeoAIR, в том числе, как куратор. К тому времени София решила, что нам нужна резиденция. Работа с иностранными художниками показала необходимость организации места, где художники могли бы останавливаться и работать более длительное время. София надстроила над своим домом один этаж, который мы превратили в резиденцию – так в 2010 году возникла GeoAIR Residency. С тех пор у нас практически каждый месяц новый резидент, или резиденты, кто-то остается и дольше.

Мы не фокусируемся на том, что каждый резидент должен что-то сделать – за месяц это невозможно. У нас есть три направления, над которыми мы работаем, все они переплетаются. Так, наши резиденты, особенно кураторы, пользуются архивом. Мы, по возможности, связываем резиденцию с проектами, которые делаем сами.

Все наши резиденты обязательно должны иметь интересы, связанные с Грузией, со средой и проблематикой не только этой страны, но также с более широким глобальным контекстом. Сами мы работаем с общественным пространством, сейчас этот интерес перешел на сообщества людей – разные, но всегда городские комьюнити. Так что, мы работаем не столько с художниками, сколько с людьми. Проблема Грузии в том, что здесь мало художников, которые работают с социальными вопросами и/или с сообществами.

Дата Чигхолашвили: Наши резиденты также делают вклад в пополнение нашего архива и библиотеки там есть материалы об искусстве Грузии, Азербайджана, Армении и не только. Эта библиотека открыта, все могут ею пользоваться, к тому же, наш офис расположен рядом с Тбилисской Академией художеств. Но студенты приходят к нам нечасто, у них мало заинтересованности в такой информации.

Нини Палавандишвили: Наша система образования плоха. Академия художеств – старая школа, которая не хочет меняться. В Свободном университете, основанном Кахой Бендукидзе, в этом году открывается факультет дизайна и искусств – думаю, он будет большим конкурентом академии. Там нужно больше платить, но кто хочет реально учиться, пойдет туда. По-моему, академию нужно убрать. Никаких изменений там не происходит, все становится только хуже.

 

Юрий Кручак: Дата, ты – антрополог по образованию. Каково тебе сотрудничать с художниками?

Дата Чигхолашвили: Я изучаю социально-культурную антропологию, работаю в основном с визуальной и урбанистической антропологией. Свою теоретическую работу на получение степени мастера я написал о пересечениях практик антропологии и современного искусства. Как-то познакомился с Софией Табатадзе, писал об одном ее проекте, там и тогда я присоединился к проекту GeoAIR по моему возвращению в Тбилиси. Сейчас я продолжаю научную работу о трансформации Тбилиси, особое внимание уделяю теме разных сообществ, визуальным аспектам города и художественным проектам, которые соотносятся с данной тематикой. Благодаря сотрудничеству с художниками, результаты своих исследований использую на практике, и мне очень интересно делать то, о чем пишу.

 

Юрий Кручак: Как распределены обязанности в GeoAIR?

Нини Палавандишвили: Всего нас трое, мы работаем совместно и разделяем задачи, каждый из нас также может вести различные проекты, которые пересекаются в определенной точке. Мы не арт-коллектив, который постоянно работает вместе, мы – арт-организация, которая работает над разными проектами, соотносящимися с видением и миссией организации.

Дата Чигхолашвили: У нас большая база контактов, мы помогаем другим организациям выбирать художников для резиденций, даем рекомендации, налаживаем связи между художниками и разными объединениями. Правила и условия конкурсов иногда читаются невнимательно, я думаю, что многое еще предстоит сделать с представителями арт-сцены здесь, чтобы представлять их работы более эффективно, на международном уровне, и мы также стараемся работать над этим вместе с художниками.

Юрий Кручак: Расскажите подробнее о проектах с комьюнити Грузии.

Нини Палавандишвили: Уже не помню, когда первый раз занялись этим. Мне всегда было интересно работать с людьми, проводить исследования, но я не знаю специальных методик, все основывалось на моем чутье. Дата (Дата Чигхолашвили), когда присоединился к группе заметно обогатил нашу практику, поскольку он имеет больше знаний об этнографическом подходе и антропологических исследованиях.

Первый проект мы с Дата сделали вместе в прошлом году. В Тбилиси есть исторический район Бетлеми, в предыдущем столетии там жило много разных этнических групп: армяне, евреи, греки, даже курды. Сейчас представители этих национальностей разъехались, жилье в районе подорожало. Но специфика этого района в том, что ИКОМОС, организация, которая имеет офис там, отреставрировала его совместно с местными жителями. Таким образом, к счастью, картина очень отличается от общего «благоустройства» с которым мы сталкиваемся в прочих районах города, где то, что называется восстановлением старых районов Тбилиси, но на самом деле является их разрушением и строительством всего лишь копий старых зданий.

Дата Чигхолашвили: Да, даже научили местных жителей, как реконструировать что-либо. Началось все это в 2000-х годах, и сейчас старый Тбилиси очень изменился.

Вообще, часто говорят, что старый Тбилиси мультикультурный, открытый, но не так уже много этого осталось. Поэтому мы решили присоединиться к фестивалю, который каждый год проводится на территории Бетлеми 17 мая. В рамках этого проекта мы сотрудничали с людьми из различных этнических групп, живущих в районе Бетлеми. Совместно с социальными исследователями и студентами отделения графического дизайна, мы разработали небольшие брошюры, которые содержали некоторые типичные национальные или семейные рецепты с одной стороны, и истории людей, предоставивших данный рецепт, с другой.

На фестивале мигранты готовили еду, про которую рассказывали, открыли дворики своих домов, и люди могли зайти к ним, пообщаться, попробовать еду. Было здорово объединить людей, да и фестиваль получился чудесный. Хотя тот день запомнится, к сожалению, ужасными событиями, произошедшими в Грузии. 17 мая 2013 года в Тбилиси была сорвана попытка провести митинг против гомофобии. Большая группа людей во главе с представителями православной церкви избивали и преследовали демонстрантов.

Нини Палавандишвили: В общем, наш первый проект стал экспериментом, еще раньше у нас возникла идея поработать с темой новой миграции, хотелось больше узнать о людях, которые сейчас переселяются в Грузию. Так, десять лет назад у нас внезапно появилось много китайцев. Потом китайцы пропали, их магазины закрылись, а к нам приехало много индусов и пакистанцев. Сейчас есть мигранты из Ирана, Ирака, стран Африки и Западной Европы. Мы заинтересовались, почему эти люди приезжают в Грузию, чем они занимаются, как к ним относятся местные. Ведь есть стереотип, что из Западной Европы приезжают «хорошие» мигранты, а остальные – плохие, связаны с криминалом.

Так как Грузия славится кухней, мы решили соединить кулинарию и миграцию. В прошлом году мы начали исследовать, чем занимаются переселенцы – эта работа еще продолжается. Так, оказывается, многие индусы учатся медицине. Но чтобы узнать подробности, нужно с кем-то долго общаться, а перед этим добиться расположения человека. Вместе с нами на такие исследовательские работы ходили студенты-антропологи. Мы хотели собрать материал, сделать брошюру про мигрантов, их культуру и представить работу в общественном пространстве.

Однажды мы поняли, что проблема миграции глубже, чем представлялось. Нельзя прогнать человека, с которым работаешь, если у него проблемы с обустройством. Мы пришли к омбудсмену, чтобы узнать больше о новом миграционном законе и предписаниях, и попытаться помочь нуждающимся людям, чем мы можем. Чтобы дать теме большую огласку, и начать дискуссию относительно этих важных вопросов, мы пошли на телевидение – на кулинарную программу одного из самых рейтинговых грузинских каналов. В итоге, мы сделали пять телешоу с представителями Нигерии, Таиланда, Иордана, Индии, Ирана. Не могу сказать, что мы что-то этим изменили, но интересный опыт получили и мы, и переселенцы, и работники телеканала. Хотя бы, люди узнали, что мигранты ничего у нас не крадут, а приезжают, в поисках лучших возможностей.

Наши друзья даже не задумываются о проблемах мигрантов, думают, что у тех все хорошо, раз они никуда не обращаются, или просто не имеют возможность подать свой голос. А, на самом деле кого-то могут не пустить в бассейн, только потому, что он чернокожий.

Дата Чигхолашвили: Люди в Тбилиси или где либо еще, не станут абсолютно толерантными, но мы хотим начать говорить о дискриминации. Здорово делать нечто подобное в университетах. А то учатся в одной группе иностранцы и грузины, и даже не знают друг друга, ходят отдельными компаниями. Через публичное приготовление пищи, и другие, связанные с этим мероприятия, мы объединяем мигрантов и местных жителей, живущих по соседству или вообще в Тбилиси. Мы готовим и делимся едой, а также обсуждаем социальный опыт мигрантов, проживающих в Тбилиси, как положительные примеры, так и ужасные случаи расизма.

Нини Палавандишвили: В общем, мы так погрузились в тему, что продолжаем ее развивать. В октябре делаем воркшоп со школьниками – дети будут записывать на видео истории своих соседей-мигрантов.

 

Юрий Кручак: Какое политическое направление у вашей институции?

Нини Палавандишвили: Мы стараемся быть «левыми», и пытаемся не идти на все компромиссы ради денег. Например, мне было бы сложно, если бы Каха Бендукидзе предложил грант для художников, долго бы решала, отправлять ли туда заявку.

Как-то наши художники создали петицию, чтобы уволили министра культуры Грузии – я подписала и распространяла ее. В это время я должна была ехать на месяц в резиденцию в Польшу, и за меня подали заявку, чтобы министерство культуры финансировало эту поездку. Польский представитель не знал о ситуации в нашей стране, когда договаривался об этом, и я отказалась ехать за деньги министерства. Надо мыслить и отвечать за свои поступки. А мы часто действуем во имя комфорта.

Юрий Кручак: У вас есть механизм обеспечения финансовой независимости? Как общество может поддержать вашу организацию?

Нини Палавандишвили: Мы не знаем, как нас поддержать. У меня свой взгляд на этот вопрос, но не уверена, что он очень правильный. Единственное место, где грузинские художники могут получить деньги – министерство культуры, еще муниципалитеты, но часто они финансируют какие-то популистские концерты. К тому же, министерство может финансировать только какие-то проекты, гонорар при сотрудничестве с ним не получишь.

До конца прошлого года мы держались на грантах от Евросоюза и Фонда открытого Общества. В конце ноября все гранты у нас заканчиваются, и мы реально не знаем, что делать дальше. Резиденция прибыли не дает, мы можем содержать только пространство и самих художников. Мы – некоммерческая организация, и не можем, например, открыть кафе. Может, предлагать туры туристам или художниками?

В Грузии есть галерея «Нектар», где некоммерческие художники создают экспериментальные работы. Работники этой галереи ездили в Базель, там попросили художественное сообщество о помощи, и так собрали определенные средства. Не уверена, что это правильно. Мы платим налоги государству, которое должно помогать. Системой краудфандинга мы освобождаем государство от этой обязанности, и еще налоги на это надо платить. Но бороться с министерством бесполезно. Я не поддерживаю такой системы, но другого варианта не знаю.

Люди собирают деньги на социальные потребности, чье-то лечение и так далее, но обществу еще непонятно, что необходимо помогать искусству. Думаю, деньги для галереи «Нектар», в основном, перечисляли из-за границы.

Дата Чигхолашвили: К тому же, проекты, которые мы делаем, многим непонятны. Как-то художник из Германии, который преподавал в Академии художеств, пригласил меня, поговорить о пересечении искусства и антропологии. Я подготовил короткий обзор и решил поговорить о важности контекста в искусстве. Студенты абсолютно не восприняли дискуссию, они сказали, что заинтересованы другими вещами, а темы подобные абстракции и контексту не соответствуют их интересам.

 

Юрий Кручак: Вы создаете институцию с элементами социального центра. Что для вас идеальная институция?

Дата Чигхолашвили: Мне интересна институция, которую мы создаем. Было бы лучше, если бы это развивалось не только нашими усилиями и ресурсами. Хочется, чтобы такая инициатива имела финансовую поддержку и объединила студентов, молодых художников, исследователей, активистов.

Нини Палавандишвили: Как куратору мне интересно работать с художниками. Но хочется, чтобы не я предлагала тему, и они под нее приспосабливались, а чтобы мы вместе развивали определенное направление.

Еще одна проблема – грузинские художники не представляют, что можно работать с музыкантами, режиссерами. Мне хочется сделать масштабный проект, чтобы художники чему-то научились у общества. Для меня институция – платформа для саморазвития, дискуссий, общения. Я почти не работаю над выставками, а мои выставочные проекты подразумевают тематические дискуссии, воркшопы, образовательные программы. Не думаю, что идеальная институция невозможна. Иначе, мы бы не занимались тем, чем занимаемся.

Если вернуться к теме финансирования, мы продвигаем идею того, чтобы министерство культуры работало вместе с министерством экономики над изменением налоговой политики. Власти не задумываются о том, чтобы люди, которые вкладывают в культуру, платили меньше налогов. Власти не понимают, что это – не освобождение от платежей, просто налоги идут на конкретное дело.

Дата Чигхолашвили: Нужен закон, по которому большой бизнес будет обязан вкладывать в культуру маленький процент от доходов. Эти деньги должны передаваться в специальный фонд, который бы распределял эти средства.

 

Юрий Кручак: Есть ли возможность повлиять на культурную политику Грузии?

Нини Палавандишвили: Два-три месяца назад министерство культуры объявило на своем сайте, что открыто для идей. Летом я сформулировала рекомендации для прозрачной системы и лучшего распределения бюджета в сфере культуры, где среди прочего предлагалось сообщать, сколько денег пойдет на гранты, какой механизм отбора их обладателей. Это базовые моменты, но даже они не прописаны. Никакого ответа из министерства еще не пришло. Мы, сообщество художников, будем писать рекомендации, а кто и как будет их рассматривать, непонятно. Тем более, сейчас министр снова поменялся, нужно лоббировать свои интересы заново.

Юрий Кручак Хочу вернуться к архиву, к проекту «Archidrome». Как формировалась структура архива? Как договаривались с художниками об авторских правах?

Нини Палавандишвили: Художники передавали информацию на дисках, высылали резюме с вырезками из газет. Мы хотели, чтобы это было доступно всем в Интернете, но на это не хватило денег. Да и художники не всегда вовремя обновляют информацию о себе. Но мы продолжаем работать с архивом. Когда проводим open call, и нам подают заявки, обновляем наши данные.

По поводу прав, письменно мы ни о чем не договаривались, но каждый раз, когда к нам обращаются за материалом, направляем людей к художникам, ничего просто так не даем.

 

Юрий Кручак: У вас есть друзья, которые развивают инициативы, подобные GeoAIR?

Нини Палавандишвили: Конечно, есть. В нашей резиденции была француженка из Марселя Джеральдин Паоли, у нее много связей с арабскими странами, Кенией. Она хочет создать платформу, чтобы объединить людей, инициативы, организации для общения и сотрудничества, но не в рамках, предложенных Евросоюзом, Восточным партнерством и так далее, вне определенных политических предписаний. Проект называется CONFLUENCES RESONANTS (Резонансные течения). В Марселе художница живет в знаменитом доме Ле Корбюзье, где архитектура проектировалась с учетом социальных нужд. Свою квартиру Джеральдин превратила в центр встреч, организует музыкальные программы, и старается вовлечь во все это жильцов этого дома.

Также мы работаем с организаций в Тиране, столице Албании – там проводят тематические резиденции. Сотрудничаем с резиденцией в Кошице, в Словакии, много работаем и с другими странами.

Мы стараемся, чтобы не все, что мы организовываем, происходило в Тбилиси. В Грузии все очень централизованно, все – в столице. Но в прошлом году мы работали в Зугдиди, Рустави, Местии. Но возникает новая проблема: если в Тбилиси проблемы с художниками, то в других городах вообще никого нет. Впрочем, мы смогли работать с местными художниками, объясняли им наши идеи и вовлекали их в наши разработки.

Мы надеемся, что благодаря нашей деятельности постепенно большее количество людей вовлечется и заинтересуется различными подходами и станет более активными участниками гражданского общества и посредниками социального контекста искусства.

29 Августа, 2014
Белосток, Польша

 

Владимир Ус – куратор Ассоциации молодых художников Oberliht в Молдове. Владимир обучался живописи в Кишиневе, культурному менеджменту в Белграде, участвовал в международной программе для кураторов в Гренобле.

Юрий Кручак: Сколько лет ассоциации Oberliht? Какова ее структура?

Владимир Ус: Нашу ассоциацию мы основали в 2000 году, я тогда был студентом 3 курса Академии музыки, театра и изобразительных искусств Кишинева. Целью нашей организации было помочь молодым художникам показать себя, так как студенты не имели возможности выставить свои работы. Тогда мы мало знали о гражданском обществе, объединение было инструментом для реализации практических целей.

Изначально в коллективе было 10-12 художников, мы готовили разные выставки. С помощью ассоциации мы бесплатно получили место в историческом музее, например. Выставлялись в разных городах и селах Молдовы, один проект даже сделали в Приднестровье – мы хотели показать, чем занимаются молодые художники в Молдове, и заодно посмотреть, чем заняты молодые художники в Приднестровье.

Еще мы сделали сайт и информационную рассылку, которая сейчас называется Oberlist, с ее помощью мы сообщали молодежи о возможностях участия в разных выставках и образовательных программах. Этот информационный ресурс вырос, теперь им пользуются не только в Молдове.

Впоследствии много художников из нашего коллектива по экономическим причинам переехали в другие страны, часть людей отказалась от занятий искусством. С нами остался опыт, накопленный за несколько лет – благодаря нему сегодня мы осуществляем большие международные проекты.

С 2006-2007 годов мы стали переосмысливать работу нашей организации. В этот период мы стали актуализировать тему публичного пространства. У нас не было такого пространства, но потребность в нем была – и для работы, и для показа своих работ. В некотором смысле, это вытолкнуло нас на улицу. Сейчас Oberliht – коллектив людей разных профессий с разным опытом работы, мы не только организовываем выставки, но и размышляем о трансформации публичного пространства, развитии региона, государства, общества.

В середине 2000-х мы стали приглашать местных и зарубежных художников для работы в публичном пространстве. Это происходило в формате резиденций, и мы до сих пор работаем в таком плане. В 2006-2008 годах мы подготовили серию проектов под названием «Интервенции»: художники делали работы в публичных местах с целью изменить там что-то. Так мы проверяли, насколько искусство может что-то изменить в мире.

Впоследствии возник проект «Киоск». Проект заключался в установке платформы в публичном пространстве Кишинева, которая бы стала местом взаимодействия художников и сообщества. Платформа реализована Стефаном Русу (Stefan Rusu), он предложил дизайн открытой квартиры, сделанной из бетона – так когда-то создавались квартиры из готовых плит. Квартира до сих пор стоит перед департаментом культуры Кишинева, и до сих пор используется для реализации художественных и социальных инициатив.

Когда мы начали использовать публичное пространство в Кишиневе, поняли, что оно интересно не только художникам, но и бизнесменам, политикам, которые проталкивают в нем свои интересы. Выходит, публичное пространство является конфликтным, в нем сталкиваются интересы разных групп, при этом интересы местных жителей, пользователей этих пространств, игнорируются. В некотором смысле, это дало нам тему для работы, которую развиваем до сих пор. Сейчас мы сотрудничаем не только с художниками, но и с архитекторами, социологами, историками, активистами. Все эти профессиональные группы знают о публичном пространстве, понимают, как оно функционирует, проектируют его. Вместе с социологами мы узнаем потребности жителей определенной локации, с историками изучаем прошлое какой-либо местности, с активистами работаем, когда публичным местам грозит разрушение или исчезновение из-за чьих-то личных интересов.

 

Юрий Кручак: Как различные социальные группы влияют на деятельность вашей ассоциации? Как эти сообщества коммуницируют?

Владимир Ус: Для каждого проекта мы создаем команды, и на базе проектов объединяются разные люди. Ассоциация, скорее, платформа для объединения программ. Это не институция, но она позволяет инициировать проекты и вовлекать в них множество людей.

Мы не хотим создавать институцию на базе ассоциации, потому что это бюрократизирует работу. Мы пытаемся функционировать горизонтально. Каждый наш проект формирует новые команды, и все эти команды равны в процессе принятия решений. Приоритет создания институций должен быть у государства. Институции должны защищать художников, давать им возможность реализоваться.

 

Юрий Кручак: Какие программы реализует Ассоциация Oberliht, кроме резиденций?

Владимир Ус: Резиденция – один из форматов, с которым мы работаем. В рамках этого формата мы приглашаем художников, архитекторов, антропологов для обмена опытом. Так представители разных профессий осваивают новый для них контекст. Но эта программа является образовательной и для нас самих – общаясь с разными людьми, мы понимаем принципы их работы.

Другие программы можно связать с «Открытой квартирой» в рамках «Киоска». Так, в 2009 году мы начали программу проекций под открытым небом, постоянно показывали фильмы, связанные с темой публичного пространства, развитием городов, активизмом. Новая для нас тема – политическое кино, с его помощью мы хотим сказать, что в политике принимают участие не только определенные партии, но и обычные граждане. Также в «Открытой квартире» мы показываем видео-работы художников из разных стран.

Еще один наш проект – группы для чтения. Мы с разными ребятами читаем научную литературу по трансформации публичного пространства. Тут философия, социология и многое другое. На базе этого строится библиотека общественного пространства.

Последние два-три года мы проводим социологические опросы жителей мест, где нам интересно работать. Не назвал бы это отдельной программой, это процесс, в который мы постоянно включены.

 

Юрий Кручак: Насколько велико сообщество, с которым вы работаете?

Владимир Ус: Местное арт-сообщество очень мало, так как независимые институции Кишинева можно пересчитать по пальцам. Публика, которая посещает наши программы, тоже небольшая, и это – проблема, которую нужно решать. Один из способов это сделать – художественное образование. У Центра современного искусства в Кишиневе есть идеи по этому поводу, мы помогаем им развивать их.

Мы работаем не только с художественными комьюнити, но все группы, с которыми мы взаимодействуем, невелики. Студентов много, но архитекторов, которые работают в общественном пространстве, мало. Мы пытаемся развивать это сообщество, приглашаем «наших» архитекторов с лекциями в университеты – там они рассказывают студентам, чем мы занимаемся.

 

Юрий Кручак: Как бы ты описал свои политические взгляды и, соответственно, позицию платформы, которую вы развиваете?

Владимир Ус: Ассоциация Oberliht – неполитическая организация, но то, что мы делаем, можно назвать политической активностью. Мы пытаемся работать на двух уровнях. На «нижнем» уровне мы общаемся с людьми, сообществами. На «верхнем» – коммуницируем со СМИ, доносим нужную информацию тем, кто принимает решения по культуре. Это работа, связанная с формированием культурной политики, участие в экономических дискуссиях. Также, мы постоянно передаем в Министерство культуры рекомендации по улучшению культурной политики в стране – рекомендации касаются поддержки независимых организаций художников, политики развития городского пространства. Еще один аспект – художественное образование. В трех этих направлениях мы активны. В будущем планируем развивать и другие направления.

 

Юрий Кручак: Сколько людей работает в вашей организации?

Владимир Ус: На данный момент, это группа из трех человек, плюс бухгалтер. Также помогают волонтеры и стажеры. Кроме этого, мы сотрудничаем с профессионалами из разных сфер, которых приглашаем в свои проекты.

 

Юрий Кручак: Как принимается решение о создании проекта? Насколько сложно сформировать новую группу?

Владимир Ус: Решения по каждому проекту принимаются командой, которая инициирует проект и развивает его. В ассоциации есть наблюдательный совет из художников-членов ассоциации. Этот совет нужен, чтобы наша организация не изменяла изначальной цели – помощь молодым художникам. Мы задействованы во всех проектах молодых художников и пытаемся поддерживать их. Кроме того, нам интересно помогать обществу в целом.

 

Юрий Кручак: Прошло практически 14 лет с момента появления вашей ассоциации. Ощущается какой-то результат?

Владимир Ус: В ассоциации было два периода. Сперва существовал коллектив художников, которые проводили выставки в разных городах, потом началась работа с публичным пространством. Второй этап уже имеет результаты, мы реализовали проекты, которые до сих пор функционируют, создали программы, которые работают.

Мы – очень маленькая организация, сложно измерить то, что мы делаем в качественных показателях, потому что таких, как мы, должно быть 20-30. Тогда и результат будет намного заметней.

 

Юрий Кручак: Насколько сложно развивать Oberliht? Есть ли поддержка власти и общества?

Владимир Ус: Наша организация всегда была финансово независима, держалась на личных ресурсах. И сегодня ассоциация развивается благодаря нам – тем, кто инвестировал свои ресурсы в эту деятельность. Но сейчас нам лучше: мы научились привлекать международные фонды и делать для них проекты, что позволяет развивать наши программы. Мы накопили человеческие и финансовые ресурсы, которые позволяют нам работать на самих себя. Раньше мы просто выживали. Сейчас живем не очень хорошо, но ситуация более стабильная.

Поддержка – вопрос будущего. Несколько лет мы пытаемся работать на «верхнем» уровне, с властью. Для нас это – новое измерение, недавно мы начали образовательные программы, просто читаем теорию, и это формирует понятия о трансформациях публичного пространства и факторах, влияющих на них. Теперь мы можем формировать более адекватные рекомендации для государства, конкретные стратегии.

 

Юрий Кручак: Каковы механизмы поиска средств?

Владимир Ус: Например, есть международные проекты Европейского Союза для поддержки культурных инициатив. Также мы пытаемся на локальных уровнях участвовать в программах по финансированию культуры, предлагаем, чтобы было больше местных фондов для помощи культуре.

Мы еще не предлагали властям законодательных реформ, но все время освещаем деятельность других независимых организаций, которые государство должно поддержать. Подаются, правда, не нами, различные законодательные инициативы – например, о создании культурного фонда Молдовы. Этот фонд мог бы финансировать независимую культуру, инициативы неправительственных организаций. Еще, разработан законопроект о том, что в конце года граждане могут перенаправить 2% своих налогов на деятельность конкретных организаций. Кроме этого, мы задумываемся о партисипативном бюджете, который будет функционировать на местном уровне. Таким образом, определенный процент местного бюджета будет распределяться между жителями города, и будет идти на поддержки инициатив локального сообщества.

Теоретически, городской бюджет должен быть полностью партисипативным, но будем начинать с небольшого процента. Эта модель уже функционирует в Польше: там во многих городах созданы комиссии, которые изучают предложения жителей, и распределяют деньги между различными местными инициативами. С одной стороны, это вовлекает жителей в судьбу города. Кроме этого, бюджет города распределяется намного эффективней, потому что люди сами знают, что нужно изменить в их дворах: что-то заасфальтировать, где-то отремонтировать канализацию и так далее. Партисипативный бюджет эффективен и демократичнен.

20 Января, 2014
Киев. Украина

 

Катерина Ботанова — критик, куратор, исследователь современной культуры, директор Фонда «Центр современного искусства», главный редактор онлайн-журнала о современной культуре «Korydor», член Международного совета фестиваля искусства и коммуникации FLOW (Австрия).

Юрий Кручак: Катерина, прошлой весной ты участвовала в серии рабочих встреч «Архитектура возможностей», где обсуждалась концепция междисциплинарного центра в Украине. Как изменилось твое видение этой институции с тех пор?

Катерина Ботанова: Сейчас каждый день что-то меняется. Кажется, все, что мы говорим, обязательно должно маркироваться датой, потому что динамика политических и социальных событий безумная, и от того, в какое время ты что-то говоришь, зависит, как твои слова будут толковать.

 

Юрий Кручак: Бытовало мнение, что сообщество не может влиять на процессы вокруг. Сейчас наблюдаем, что это не так, недовольство людей вылилось на улицы.

Катерина Ботанова: Очень хочу, чтобы сообщество влияло, хотя не уверена в этом. Сложность в том, насколько мы хотим влиять на политическую ситуацию как граждане, и насколько – как художники, представители культуры. Эти вопросы почти не проработаны, и это очень опасно.

Мы постоянно живем без «завтра», без всякого видения того, что будет через несколько шагов вперед. Важно помнить, что культурный центр – живая структура, которая состоит из потребностей продуцентов культурных явлений, потребностей аудитории, знания этой аудитории и человеческих и материальных ресурсов. Диспозиция этих четырех блоков динамическая и постоянно меняется, за последний год – очень сильно, особенно в области ресурсов. И человеческие, и материальные источники иссякают. В нашей стране расходы на социальные и культурные потребности постоянно уменьшаются, поэтому исчезает понимание того, что на эти сферы жизни надо обращать внимание. Человеческие ресурсы зависят от материальных, и сейчас происходит депрофессионализация в культуре: нам надо учиться, развиваться, но мы не имеем возможностей для этого, потому что нужно выживать.

 

Юрий Кручак: Все же, какой должна быть структура междисциплинарного центра? Исходя из событий в ночь на 20 января 2014 года, видим, что сообщество не желает старых моделей управления, и, наверное, необходимы новые пути взаимодействия между властью и гражданами? Возможно, в мультидисциплинарном центре надо выработать эти новые модели взаимоотношений между социальными группами?

Катерина Ботанова: Мое видение центра, по большому счету, с прошлого года не изменилось, а уточнилось. В частности, сегодня категорически не согласна, что нужно налаживать диалог с нынешней властью. До последнего была уверена, что это необходимо, видела путь мирных изменений, но сейчас понимаю, что переговоры невозможны – не может быть переговоров с винтовкой. Это, безусловно, не означает, что общественная коммуникация лишняя. Общение – это то, чего нам так не хватает, без чего не существует ни одно правительство.

Если говорим о культурном центре, мне кажется важным, что культурная деятельность, даже в самом широком понимании культуры – деятельность чувственная и мыслительная. Это возможность видеть, проговаривать, воплощать определенные идеи, ценности, концепции, которыми общество живет сегодня и которыми может жить завтра. Вокруг этого должна строиться системная коммуникация и взаимоотношения различных частей общества.

В ситуации, когда ничего нет, когда есть только «бедный ландшафт с желтой травой», есть опасность, что мы попытаемся запихать в культурный центр все возможное. Надо думать, что выбирать. Мне важно, чтобы междисциплинарная организация была, по крайней мере, на первом этапе, инкубатором, местом для продумывания, прочувствования и создания концепций, идей, определенных общественных моделей. Возможность делать что-то в художественной среде – одна из важнейших насущных потребностей.

Модель инкубатора сложна для восприятия. Будущий культурный центр будет иметь разные фазы жизни, со временем будет меняться. Планировать что-то очень сложно, потребности общества и масса критической мысли меняются, и измерить эти процессы непросто. Сейчас неуверенность является одним из ключевых элементов деятельности работающих в культурном поле. Вместе с тем, любая менеджерская модель требует конкретного видения перспектив.

Инкубатор, о котором я говорю – ценная вещь. Огромное количество ресурсов будет потрачено на незаметную деятельность. Однако средства, которые приходят в этот сектор, требуют публичной, желательно положительной отдачи. Инкубатор не дает ее до определенного момента.

И еще, очевидно, что параллельно работе инкубатора должна осуществляться просветительская деятельность. Надо обозначить принципы диалога для того, чтобы он состоялся. Почему во время революции следует защищать художественный музей и парламентскую библиотеку? Почему последствия их потери будут критическими для многих поколений? Не знаю, как это объяснить. Столько потеряли за последние 20 лет…

 

Юрий Кручак: Последние 20 лет в Украине больше заботились об успешности, и, возможно, мало времени уделяли построению модели, ориентированной на эффективное понимание текущих общественных процессов. Мне кажется, что центр, о котором мы говорим, мог бы формировать такую структуру. Это – долгий процесс, но появилось бы конкретное понимание того, как мы можем влиять на политиков, культуру. Ведь сейчас общество исключено из культурных и политических процессов, оно участвует в них только в момент выбора, например, во время голосования.

Так что, из каких сегментов мог бы состоять инкубатор?

Катерина Ботанова: Не думаю, что культурный центр должен влиять на политику, тем более, на политиков. Считать, что культурная институция обязательно должна прямо влиять на политическую реальность, очень наивно. По-моему, специфика нашей жизни и гражданского бесправия сейчас вылилась в насилие и протест, который не имеет стратегии и неэффективен для создания политики.

Самое главное в культурной деятельности – погруженность в процесс и определенная отдаленность, которая позволяет видеть в перспективе, создавать варианты «завтра», показывать кто мы как люди и как общество. Сегодня в украинском искусстве не хватает перспективы – мы очень хотим повлиять непосредственно и сегодня. Но это невозможно. В перспективе культурные институции должны влиять на общество, только другим путем: через создание знаний, ценностей и аудиторий, которые смогут воплощать эти ценности, в том числе и в политическом пространстве. Так что, в определенном смысле, культура – это и строительство политики, определенной стратегии развития общественных сфер. Этот вопрос особенно сложен сегодня, характер ресурсов сильно повлияет на политическое взаимодействие.

Также важна замкнутость наших реалий в кругу сугубо украинских проблем. Это создает эффект скороварки с плотно закрытой крышкой. Появляется иллюзия, будто то, что здесь происходит, является определяющим для мира – некое пережевывание сказанного, вместо того, чтобы учиться на внешнем контексте.

Думаю, культурный центр должен состоять из резиденций разной продолжительности, с возможностью сочетать различные художественные и исследовательские дисциплины. Будут нужны экспозиционные рабочие площади, могут происходить дискуссии, концерты – процесс в инкубаторе должен выходить в пространство для коммуникации. Весомым является модуль образования и просвещения, построенный вокруг деятельности инкубатора и того, что происходит параллельно, создавая контекст и историю. Важным будет блок, посвященный созданию международного контекста на основе резиденций и выставок. Исследовательская деятельность должна воплощаться как часть резиденций – через художественные проекты, публикации. Кроме того, нужны инвестиции в интенсивность создания художественного продукта и углубления контакта с аудиторией. В идеале, изображенная модель центра должна развиваться по спирали, расширяя свои круги.

 

Юрий Кручак: Для кого будут устраиваться резиденции? В каких пространствах они будут проводиться?

Катерина Ботанова: Отвечать на эти вопросы, без конкретных ответов на предыдущие, невозможно, это – пространство чистой фантазии, догадки могут быть далекими от реальности. Если подумать, очень важным является сотрудничество, совместная «варка» различных типов художественных практик – такие взаимообмены могут генерировать новые идеи. Как это сделать технически, не знаю. В такой ситуации значительную роль должны сыграть кураторы, их возможности для построения пространства коммуникации. Опять-таки, возникает вопрос ресурсов, наличия нужных людей в Украине.

С другой стороны, в описанной структуре всегда будет стоять вопрос принятия решений. Кто будет властью? Честно, не знаю, потому что модели экспертного единоличного и коллективного руководства обе имеют ряд плюсов и минусов. Профессиональное коллективное решение всегда создает защитный буфер – можно сказать «это не я», такая модель может быть эффективной с точки зрения объема знаний, но не уверена, что она очень хороша для управления. Единоличное решение куратора всегда ограничено знаниями, умением рисковать, впрочем, такая модель может быть значительно результативнее для реализации определенного видения развития.

 

Юрий Кручак: Как ты оцениваешь перспективу построения взаимоотношений между художниками и существующими институциями? Сейчас есть много домов культуры…

Катерина Ботанова: Не вижу связи между институциями и домами культуры. В моем понимании, институция – определенная последовательность стратегии и политики, а дома культуры – юридические лица, которые пытаются выжить в современных условиях. Культурный центр, очевидно, будет создан в Киеве и на частные средства – других в Украине реально не существует. Реформа домов, создание культурных центров на местах – важный вопрос, но он – иного порядка. Особо не исследовала эту тему, но дома культуры должны работать с локальными потребностями, простыми в реализации. Знаю несколько городов, которые пытаются немножко этим заниматься: Винница, Львов, Кременчуг, Днепропетровск, Луганск. О Киеве говорим как о профессиональной художественной среде с другим типом аудитории.

 

Юрий Кручак: Какие культурные институции можно рассмотреть подробнее относительно твоей модели? Возможно, такие заведения существуют за рубежом?

Катерина Ботанова: Идейно – нет. У нас совершенно другая ситуация, хотя частично центр будет опираться на опыт других организаций. Есть ряд европейских резиденций, которые исследуют практики различных институтов, несколько лет назад была создана книга о междисциплинарном сотрудничестве – ресурсах для него и так далее. По каждому сегменту будущего центра надо смотреть на опыт других и на то, как сочетать его с нашими реалиями. У нас сложилась ситуация, когда абсолютно нет бюджетных средств, есть исключительно частные деньги, скорее всего, определенного сорта и определенного человека – поэтому этот человек будет иметь значительное влияние на то, что будет происходить.

Прекрасна модель художественных резиденций в Варшаве. Можно взять ее за образец, но сколько она стоит? Ее поддерживает организация, которая сейчас сама в большом кризисе из-за проблем с финансированием и управлением. Резиденции имеют автономию, но возможности для реализации проектов дает институция, поэтому, когда она начинает рушиться, рушится все остальное.

Юрий Кручак: Какими могли бы быть задачи междисциплинарного центра?

Катерина Ботанова: Уверена, что такая организация поставила бы своей целью формирование культурной политики общества, хотя делать это единолично не очень эффективно. Интересно было бы, если такая институция стала бы «точкой притяжения» для различных центров, которые бы вместе вырабатывали культурную стратегию. Нужна платформа, которая сможет привлекать других, стимулировать процесс – без лидера коллективное действие умирает. Впрочем, все это будет риторикой, пока не станет ясно, какая в стране власть. Культурная политика должна реализовываться через государственную власть – только тогда она будет действенной.

 

Юрий Кручак: Существует ли точка, из которой могла бы выстраиваться сеть других культурных институций? Кто мог бы войти в наблюдательный совет мультидисциплинарного центра?

Катерина Ботанова: Это тактические вопросы, на них невозможно ответить без ответа на стратегические вопросы. Мы не можем обсуждать, кто войдет в состав совета, если не будет понятно, о какой структуре центра мы говорим. Мне нравится модель инкубатора. В такой организации может быть несколько советов, среди них – наблюдательный или попечительский, который будет заниматься стратегией развития институции в целом и возможностями реализации этой стратегии с точки зрения ресурсов, финансирования. В идеале, он должен состоять из людей, которые работают в культурном секторе и в бизнесе, и понимают, как формируется художественный продукт. Члены совета должны формировать круги поддержки вокруг институции, чем они шире – тем лучше.

По выбору резиденций, формирования программы – можно создавать экспертные советы из нескольких специалистов, или этим может заниматься куратор, который будет работать на условиях контракта. Впрочем, последнее почти нереально в украинских условиях – снова всплывает вопрос, где взять куратора.

 

Юрий Кручак: На мой взгляд, нельзя говорить о ресурсах, пока мы не начнем предлагать маленькие проекты, отличные от существующих. Например, «Громадське ТБ» демонстрирует определенный уровень журналистики, и люди ему доверяют. Надо восстановить доверие общества к институциям, а это возможно тогда, когда существует определенный уровень продукта, который организация выдает.

Катерина Ботанова: Мне кажется, сравнение с «Громадським ТБ» опасно, потому что это – проект для достаточно узкого круга людей. Есть сообщество, которое понимает, что у нас заангажированное информационное поле, есть потребность в информации, и есть ресурс профессиональных журналистов – это создает базу. Совпало время, сформировалась группа людей, хотя с финансированием все не настолько просто. Сможет ли этот проект стать системным, существовать в следующем году? Другая опасность заключается в том, что круг людей, которые понимают, что, кроме качественной информации, должна быть квалифицированная аналитика, совсем маленький.

У потенциального культурного центра сейчас нет референтной группы. Как бы ни менялись политические обстоятельства, не могу представить ситуацию, когда люди скажут, что такой проект нужен. Информация сейчас нужна для выживания общества, это – фактор политической борьбы. Культура в Украине никогда не признавалась как залог существования общества, и привить это людям сейчас нереально.

Надо, чтобы разные слои общества понимали стратегические задачи междисциплинарного центра. Мы – инициативная группа культурных активистов, среди наших задач – формирование кругов поддержки определенных идей. Важно, чтобы в обществе постоянно существовала потребность в культуре – это то, что связывает наши вчера, сегодня и завтра. Когда события на Грушевского станут точками в истории, останется что-то, что сможет аккумулировать знания о тех событиях. Но это – огромная задача, нужна гигантская сеть поддержки.

Осознание важности культуры может прийти через месяц или через несколько лет. Говорить о таких процессах сейчас нет смысла, потому что общество «горит». Сообщество начало немного слышать культурную среду в конце 2000-х, можно было писать об искусстве, и на это была реакция, но потом – бум! – все упало, в том числе и из-за политических реалий. Переоценку значения культуры стоит держать в перспективе и уже сегодня делать маленькие шаги в этом направлении.

Сейчас мы, культурные активисты, можем сказать, что мы есть, очень небольшие, с определенными потребностями. Мир вокруг этих потребностей будет расширяться, и, даже если не все общество будет видеть их, они станут важными. Следует понимать, что не все будут разделять наши убеждения. Не факт, что кто-то услышит нашу идею культурного центра, но если мы не говорим, что требования, по крайней мере, части культурной среды являются таковыми, нас точно никто не увидит. Если мы расширим наш круг, возможно, нас услышат, наши потребности будут воплощены, и мы сделаем следующий шаг.

С момента этого разговора, после событий на Грушевского в январе 2014 года, прошло всего три месяца, а кажется, будто прошла вечность. Сегодня уже можно и нужно говорить не только о требованиях к новой власти, но и о сотрудничестве, совместной работе с политиками и стратегиями, что мы, культурные активисты, и делаем. Но основные вопросы относительно создания культурного центра в Киеве не изменились и изменятся еще нескоро: развитие современных художественных практик, осмысление мучительной реальности через искусство, развитие и сотрудничество – сегодня вообще не стоят на повестке дня. Как не стоит на повестке дня и финансирование подобного проекта из частных средств, поскольку все средства сегодня или на войне, или за рубежом.

26 Октября, 2013
Тбилиси, Грузия

 

Моника Шевчик – искусствовед, куратор выставок, директор галереи Арсенал в Белостоке, Польша. С 1990 года создает Авторскую коллекцию ІІ галереи Арсенал. Автор и куратор более 100 выставок. Среди них – «Путешествие на Восток» (The Journey to the East; галерея Арсенал, Белосток, Польша и MOCAK, Краков, Польша), «Здесь и сейчас» (Here & Now; галерея Захета, Варшава, Польша и галерея Арсенал, Белосток, Польша), «Четыре розы» (Four Roses; галерея Арсенал, Белосток, Польша), «Как разговаривать о современном искусстве» (Jak rozmawiać o sztuce współczesnej; галерея Арсенал, Белосток, Польша). В 2011 году была куратором третьего фестиваля искусств в публичном пространстве «Открытое место» в Люблине, Польша.

Open Place: Как галерея может влиять на культурную политику государства, и как политика влияет на галерею?

Моника Шевчик: Наше влияние на политику государства минимально. Мы – городская галерея в провинциальном, хотя и немаленьком городе. Единственное, что мы, пожалуй, можем делать, это – выполнять свой долг, то есть, как можно лучше представлять современное искусство, акцентируя внимание на сильных, актуальных художниках из Польши и других стран. И если Министерство культуры и национального наследия захочет сделать какие-то выводы из нашей программы, это здорово. Галерея может только кричать, подчеркивать в своем провинциальном городе, что именно эти художники, работы и проекты безумно важны, и для нас всех имеет большое значение показ настоящего прогрессивного искусства.

 

Open Place: Провинциальная, как Вы говорите, галерея проводит воркшопы в Тбилиси и Киеве. Складывается впечатление, что существует политика государства, которая делает такую работу возможной. Это действительно так?

Моника Шевчик: Это – мое индивидуальное решение. Меня всегда интересовала презентация польского искусства и его продвижение за рубежом, я начала заниматься этим, такая деятельность получила развитие. Потом меня перестала привлекать эта узкая тропа, работа исключительно с польским искусством. Чувствую, что наша позиция оценена министерством, они осознают, что наша галерея сильная, и доверяют нашей работе.

Относительно того, почему мы начали делать проекты за рубежом. Я веду галерею в Белостоке уже двадцать лет, и помню времена, когда замечательные польские художники недооценивались. Поэтому нужно было напомнить об их присутствии миру – там, куда мы могли поехать. Думаю, это важно для художников, для искусства и культурной политики Польши, и у нас есть безумие для этого, мы хотим это делать. Кроме того, некоторое время мы концентрируемся на искусстве Восточной Европы, искусстве государств, расположенных рядом с Польшей: Украины, Беларуси, Грузии, Армении, Молдовы. Стараемся, чтобы «Восточное партнерство», о котором много говорится в политике, действительно существовало, чтобы оно проявлялось в отношениях между художниками.

 

Open Place: То есть, существует внутренняя договоренность между министерством культуры и частными инициативами, определенными агентами?

Моника Шевчик: Когда я слышу «частная инициатива», то совершенно не ассоциирую себя с этим, потому что мне в голову приходят частные и коммерческие галереи, которые имеют определенную цель. Мы – не частное заведение, мы – публичная городская галерея, мы тратим государственные деньги. Мне кажется, что мы реализуем то, что министерство от нас ожидает, тем, что уже много лет делаем выставки в рамках презентации польской культуры в мире.

Также для меня важна заинтересованность искусства восточным партнерством. Польша и Швеция – два государства, которые предложили Евросоюзу идею «Восточного партнерства», в которое входят шесть стран бывшего СССР: Азербайджан, Беларусь, Армения, Грузия, Молдова и Украина. Я убеждена, что это – очень важное решение.

 

Open Place: Какова роль образования в культурной политике?

Моника Шевчик: Я мало занимаюсь культурной политикой… Я работаю в своей сфере, и из опыта управления галереей понимаю, что невозможно профессионально вести такое заведение, когда у него нет образовательной программы. С этими аспектами нужно работать одновременно: организовывать интересные выставки, и делать так, чтобы они «входили» в общество, чтобы их понимали, чтобы у них были реципиенты.

Образовательная программа – важный элемент бюджета и деятельности Арсенала. Вокруг каждой выставки появляется несколько образовательных событий. Кажется, общество недооценивает современное искусство, не любит и не воспринимает его. Надо убеждать людей, что на самом деле это существует для них, это – их язык, который они еще не знают. И когда они поймут этот язык, то обязательно влюбятся в него.

26 Октября, 2013
Тбилиси. Грузия

 

Группа Бульон (Наталия Васадзе, Теймураз Картлелишвили, Владимир Хартишвили, Константин Китиашвили, Екатерина Кетсбиа, Зураб Киквадзе) основана в 2008 году. Деятельность Группы Бульон сосредоточена на активном слиянии пространства, которое не имеет отношения к искусству с художественным производством и, наоборот, вмешательства деятельности, которая не воспринимается как художественная  в художественное пространство.

Open Place: Когда организовалась группа Бульон ?

Бульон: В 2008 году. Сначала мы делали выставки по отдельности, в составе других групп. Потом прошла квартирная выставка, на которой участники Бульона соединились частично, и над следующей квартирной выставкой работала почти вся группа. Так постепенно и начали работать вместе.

 

Open Place: Чем был продиктован формат? Почему именно квартирные выставки?

Бульон: Такие выставки были очень популярными в 1980-90-х годах, но после 1990-х они перестали проводиться. Нам нравилось, что эта ниша сегодня не заполнена. Нам нравилось пространство квартиры само по себе, потому что мы работаем с site-specific: пространством-конструкцией, на которую как бы лепится работа. В-третьих, мы задавались вопросом, где сможем чувствовать себя свободнее: в приватном пространстве, или в пространстве, которое называется «public space», есть ли это пространство на самом деле, и сможем ли мы там что-то делать.

Еще были галереи со своими программой, политикой и кураторами – эти обстоятельства всегда стесняют тебя, но ты должен с ними считаться.

 

Open Place: То есть, это – попытка создать свою культурную политику, не идя в уже существующее артистическое пространство?

Бульон: Это попытка открыть приватное пространство, и выяснить, где публичное пространство вообще. В советское время то, что называлось публичным пространством, на самом деле, использовалось властью. После распада Советского Союза, публичное пространство как бы появилось, но, по факту, оно стало частным. 23 года прошло, а мало что изменилось.

Еще одна проблема – нет пространства, где ты можешь что-то делать. Если и есть какие-то галереи, то знаешь: все они какие-то квадратные, белые – хочется чего-то другого. Квартиры дают это «другое»: некоторые двухкомнатные, некоторые расположены в старом доме начала 19 века… Люди не знают, куда они попадут, какое пространство увидят.

 

Open Place: Как вы работаете над site-specific проектами? Какие данные используете? Что является отправной точкой?

Бульон: Мы собираемся все вместе, и, если у кого-то есть идея, например, по поводу перформанса, мы обрабатываем ее вшестером, и в итоге получается совсем другая работа. Естественно, она остается без автора – это очень важно, это наша специфика. Только вместе мы создаем проекты, потому что они трансформируются благодаря нашей общей работе над ними.

Сложно приходить к единому мнению, иногда каждый остается при своем, у каждого в голове собственные концепции. Если не удается договориться, мы откладываем проект. Если удается найти общее видение какой-то работы, мы ее делаем.

 

Open Place: Насколько важно для вас место, в котором каждая конкретная работа должна происходить?

Бульон: Место, та же квартира или галерея, для нас очень важно. Бывало, мы приходили в квартиру, и прямо там возникала новая идея. Само пространство часто диктует нам, что бы мы могли в нем сделать. Это то же, что и обычный холст, на котором ты должен что-то нарисовать.

 

Open Place: А как вы рассматриваете людей, с которыми взаимодействуете?

Бульон: Они – участники работы и соавторы. На наших квартирных выставках, в которых участвовали жители, они являлись и частью работы, и соавторами.

 

Open Place: Каковы средства соавторства?

Бульон: Для одной из работ мы поменяли направление глазков на входных дверях квартир. Жители этих квартир дали нам поменять глазки, некоторые открывали двери и впускали посетителей.

Как правило, у нас существует начальная точка – особенно это касается перформанса. Мы знаем, что вот это мы сделаем, а как будет продолжаться работа, остается открытым. До конца неизвестно, что будет дальше, это всегда очень интересно. Мы стараемся создавать некий интерактив, чтобы публика могла подключиться максимально. Но это касается только некоторых работ.

 

Open Place: Как вы считаете, художник чем-нибудь ограничен?

Бульон: Только собственной моралью, если она у него есть.

 

Open Place: Есть ли ответственность художника перед обществом?

Бульон: В принципе, мы думаем, что нет.

 

Open Place: Вы рассматриваете свою деятельность только как художественную, или включаете в нее еще какие-то функции?

Бульон: То, что мы делаем, никогда не является только художественной работой, это – жизнь, повседневность. Это – работа, которая становится частью нашей жизни. Например, когда мы делали работу со штангой, мы не могли представить, что перестанем ходить в спортзал и заниматься штангой, это стало частью нашей жизни. После работ, которые мы делаем с людьми, у нас часто продолжаются контакты, завязанные во время проекта.

Трудно сказать, с какой точки работа началась и когда закончилась. Бывает, что мы повторяем работы, но они все время меняются из-за пространства, в котором мы их делаем, из-за людей, с которыми приходится контактировать. И где жизнь, и где искусство – тоже очень интересный вопрос.

Помню, мы делали день рождения матери Грузии, скульптуры: мы поставили стол и организовали грузинское застолье, тамада говорил тосты со словами о матери Грузии, о других матерях, которые стоят в Украине, России, Армении. Люди подходили, и не понимали, это работа или это на самом деле происходит, потому что в Тбилиси можно увидеть такое застолье, когда люди просто выпивают, и все нормально. Непонятно, где грань…

 

Open Place: Вы сами для себя как-то определяете эту грань или нет?

Бульон: Нет, мы просто живем в системе, где нет таких границ, и в работах этой грани нет: все может быть искусством, и ничего не может быть искусством, но если мы назовем что-либо искусством, оно станет искусством.

 

Open Place: В чем заключается ценность такого искусства для вас?

Бульон: Ну, нам нравится этим заниматься, мы на этом учимся, нам нравится общаться с людьми, и им нравится участвовать в том, что мы делаем. Это – во-первых, и это главное. Во-вторых, когда мы начинали, наши работы практически не финансировались, мы сами свои деньги всегда вкладывали, и сейчас делаем работы, которые финансируем сами, это нам приятно.

 

Open Place: Как происходит финансирование? Как вы находите ресурсы?

Бульон: Очень сложно. Мы никогда никуда не обращались за финансированием, в принципе, всегда все делали за свой счет. Бывает, нас приглашают, допустим, в страны Европы: тогда нам финансируют работу, что-то платят, дорогу оплачивают, но мы сами никогда этого не добивались. В этом году впервые Министерство культуры нас финансировало.

 

Open Place: Какую работу?

Бульон: Министерство культуры пригласило нас поучаствовать в Венецианской биеннале, и мы согласились. Работа – «Аэробика», ее мы делали два года тому назад в Белостоке, она посвящена проблеме, которая реально существует у нас и во всех постсоветских странах, это – религиозный фанатизм. В этом году «Аэробика» снова стала актуальна, потому что 17 мая избили людей, которые вышли выступить против гомофобии. В основном, избивали священнослужители. И как раз в конце мая мы поехали в Венецию.

 

Open Place: В Венеции вы еще делали инсталляцию…

Бульон: Было две работы, первая – телевизор, в котором видео с аэробикой, сделанное нами в стиле 80-х, вторая – альбомы фотографий с квартирных выставок.

Грузинский павильон, лоджия, которая была пристроена – не наша работа, она называлась Лоджия камикадзе, ее автор Гио Сумбадзе, а название принадлежит Ливану Асабашвили. Это будто бы произошло в 1990-х, когда после развала Советского Союза начался беспредел, и все начали делать такие пристройки на домах. Некоторые из них рушились, поэтому возникло название «камикадзе лоджия». Темой работы стали последние 20 лет Грузии.

Вот, они сделали работу про эту «камикадзе лоджию», а мы сделали про религию, которая все больше радикализируется, ситуация все ухудшается.

 

Open Place: Как вы чувствуете, есть ли аудитория для подобного искусства?

Бульон: В Грузии аудитория и публика – художники, которые занимаются одним делом. В основном, они приходят посмотреть, что сделала «конкурирующая фирма». Но, если это – квартирные выставки, в которых участвуют люди, получается интересно.

Нам очень нравится работать с людьми, помимо желания, они подключаются к современному искусству, правда, им много приходится объяснять. В прошлом году для одной из работ мы собрали кулинарные рецепты у всех женщин с одной улицы, сделали книгу, и потом просили опрошенных женщин, чтобы они приготовили по своим кулинарным рецептам. Мы их пригласили, приготовили эту книгу – смешная она получилась, мы сканером все это делали, со старых бумажек, они были желтоватого цвета, некоторые порванные. И когда женщины увидели эту книгу, они пришли в восторг, а те, кто почему-то не попали в работу, очень расстроились.

Изначально подключаться никто не хотел, им было лень. Когда мы сказали, что принесем продукты, чтобы они приготовили свое коронное блюдо, многие отказались. Некоторые все же согласились – их рецепты и вошли в эту книгу.

 

Open Place: Насколько искусство должно быть связанно с местом, где живут художники?

Бульон: Мы работаем с темами, которые нас окружают, они могут быть глобальными, а могут быть локальными. Мы работаем над своим пространством, и, если мы поедем куда-то, то будем работать над новым пространством.

Если рассматривать проект «Религиозная аэробика», то он касается нашего пространства, но, если мы сделаем его в России или Польше, он тоже будет актуальным. Ты можешь работать с локальной темой, но она в то же время будет глобальной.

 

Open Place: Какое развитие может иметь ваше искусство? Ставите ли вы перед собой какие-то задачи?

Бульон: Да, ставим. Наша задача – в будущем году поехать в резиденции, потому что у нас есть несколько идей, а финансов для их реализации нет.

Во-первых, мы хотим сделать книгу – подумать немножко о том, что мы делаем. Какой-то путь мы прошли, теперь находимся в определенной точке, и нам надо собраться вместе и выяснить, что мы сделали до настоящего момента. Во-вторых, хотим сделать определенную работу, у нас есть идеи, но для их воплощения – нет ничего.

 

Open Place: То есть, свое развитие вы видите в некотором подведении итогов?

Бульон: Это один из пунктов, но мы на этом не остановимся, пойдем дальше.

 

Open Place: Вы говорили, что нет поддержки на государственном уровне. Пытались ли вы как-нибудь повлиять на ситуацию?

Бульон: Нет, не пытались. Но что-то изменилось после смены власти, сейчас министерство нам немножко помогает. Впервые власти выбирали, какой проект послать на Венецианскую биеннале, сделали open call. И, если есть приглашение, мы можем подать документы, и они хотя бы что-то профинансируют.

Мы можем влиять своими работами, но направленно менять ситуацию, касающуюся финансирования проектов современного искусства в Грузии – пока что нет.

 

Open Place: Насколько структурировано общество в Грузии? Выделяются ли какие-то активные сообщества? С кем взаимодействуют художники?

Бульон: Есть несколько сообществ художников, есть очень закрытые кружки – там, в основном, дети режиссеров, художников – они как-то друг с другом контактируют и считают себя привилегированными, даже по отношению к нам.

Художники, которые не считают себя элитарными, взаимодействуют со всеми, устраивают открытые выставки. Мы тоже так работаем: открываем свои квартиры и приглашаем всех. А если описывать какую-то конкретную группу, то это – молодые люди.

 

Open Place: Существует ли в Грузии гражданское общество?

Бульон: Гражданского общества нет, но есть Facebook, где все могут выражаться открыто, и, в принципе, выражаются.

 

Open Place: А как социальные сети влияют на грузинский локальный контекст?

Бульон: Они влияют, только если попадают в какой-то контекст, допустим, политический. Если у нас завтра выборы, а сегодня Facebook очень активен, то он повлияет на ситуацию, а если сегодня Facebook активен, а выборов завтра нет, то и влияния нет. Толчок к обсуждению темы идет извне, то есть не с Facebook на улицы, а с улиц в Facebook.

 

Open Place: «Революция роз» повлияла на вашу позицию?

Бульон: В те пять лет, которые мы работаем вместе, революций не было. Политика, конечно, влияет на наши работы, но мы не устраиваем никаких политических акций, мы можем только присоединиться к чему-то. Так, мы хотим поехать на границу, которая отделяет Россию и Грузию – там сейчас проходит акция протеста, активисты разные приезжают.

 

Open Place: Что за акция протеста?

Бульон: Активисты просто стоят, если они что-то сделают – начнется война. Мы тоже постоим – зафиксируем свою позицию, мы против агрессии. А сам Бульон никогда не устраивал политических акций.

 

Open Place: Вы осознанно отодвигаете политику?

Бульон: Нет, она есть в наших работах, но она проявляется очень тонко. Наши работы – не открытые книги, над ними нужно думать, там есть и политика, и социология, тесно связанная с политикой. Но в большей степени мы, все-таки, поднимаем социальные проблемы.

 

Open Place: Наверное, вы ближе к анархистам?

Бульон: Нет, но нас шестеро, и мы все разные. Во время работы мы часто спорим: кто-то хочет, чтобы мы делали более политизированные вещи, чтобы была четко сформулирована политическая позиция, а кто-то не хочет выражаться активно по определенным поводам.

 

Open Place: Как происходит установление баланса?

Бульон: Мы ругаемся страшно, и большинство, если оно есть, решает.

 

Open Place: Но в процессе этого диалога, конфликтов, приходите ли вы к новому видению и фиксируете ли как-то эти выводы? Или это влияет на вас как на личности, и потом вы интегрируете свои ощущения в работу?

Бульон: В какой-то момент я (Наталья Васадзе – прим. авт.) начала записывать, как мы делали свои работы. Сейчас я решила снять фильм: составила вопросы, каждый по отдельности на них отвечает, а я записываю. Мои вопросы провокационны, могут сильно задеть – они о том, как мы готовили наши выставки, как мы воспринимаем их.

 

Open Place: Есть ли у вас союзники на локальном уровне, здесь, в Грузии?

Бульон: Да, это – друзья. Это очень частные случаи, это – не класс, не группа, а отдельные личности.

 

Open Place: А есть ли у вас целевая аудитория?

Бульон: Нет, у нас вообще аудитории нет, о целевой и говорить не приходится.

 

Open Place: Насколько возможно, по-вашему, влиять на формирование аудитории?

Бульон: Мы стараемся как-то влиять. На первых наших квартирных выставках мы хотели устраивать дискуссии, но идея провалилась.

 

Open Place: Никто не пришел?

Бульон: Нет, пришли, но вопросы не касались темы дискуссии, они не развивали ничего, получилась болтовня.

Можно влиять самими работами: ты впускаешь человека в арт-объект, и он начинает с ним взаимодействовать – только так можно влиять, тем более, если человек не искушен в искусстве.

Мы все-таки повлияли на штангистов. Они до конца не поняли, что мы делали – думали, мы едем на какое-то соревнование. Они не могли допустить, что можно поднимать штангу без какой-то конкретной цели. Они не могли понять, что мы ни с кем не соревнуемся: нашей задачей было узнать, кто сколько сможет поднять. Но все равно штангисты нас бесплатно приняли, у нас было три профессиональных тренера. В спортзале мы чувствовали себя как дома, а потом спортсмены пришли на выставку – они заинтересовались тем, что мы делаем, и это хорошо.

 

Open Place: В этот момент произошло какое-то изменение в их сознании?

Бульон: Думаем, для них раскрылось нечто новое. Сначала они не понимали нас, но потом привыкли, мы постепенно подружились, и все стало по-другому.

15 Апреля, 2013
Киев, Украина

 

Ирина Соловей соучредитель платформы социальных инноваций «Велика Ідея» и стратег развития общественной организации Garage Gang Kollektiv .

Юрий Кручак: Что есть главным при формировании междисциплинарного центра?

Ирина Соловей: В таком месте реализовываются большие инициативы, поэтому основное требование – создать некий «backbone organization», костяк организации. Одна из задач «backbone organization» – согласовывать деятельность участников согласно общей для всех агенды, порядка данного.

Другое задание костяка – создать систему индикаторов, по которым определяется, насколько проект прогрессирует. Особенно важно оценить эффективность проекта, когда речь идет о социальном изменении. Индикаторы могут быть разными для разных участников, изучив их, сервисная организация увидит общую картину. Получается, можно в любой момент оценить работу центра на различных стадиях развития.

Еще одна важная функция костяка – консолидация, способствование продуктивному разрешению конфликтов среди участников. Организация, о которой мы говорим, рассматривает конфликт как хорошую проблему, ведь обычно противоречия возникают там, где группе едва хватает компетенции, но двигаться в проблемном направлении необходимо. Также конфликтные ситуации отображают то, что в принципе свойственно комьюнити, где проект действует. Противоречия становятся источниками ценной информации для участников организации и для общества в целом, полученные знания можно применять в дальнейшем.

 

Юрий Кручак: Каков механизм анализа информации в многофункциональном центре?

Ирина Соловей: Люди, которые разрабатывают принципы фасилитации, правил успешного взаимодействия внутри сообщества, оценивают ситуацию по-разному. Знакомый мне подход рассматривает процесс как то, что непрерывно разворачивается во времени. Соответственно, люди не мыслят категориями как должно или как не должно быть, они не способны на это ответить. Говорят: как было, как есть, как может быть. Члены общества ориентированы на то, что происходит непосредственно в данном пространстве в данной точке времени, и пытаются оценить это с позиций будущего.

Это непростая работа, люди занимаются годами, чтобы обучиться этому. Определенный уровень компетенции позволяет рассмотреть определенный уровень информации, и чем компетентнее фасилитатор, тем больше он сможет увидеть. Это не всегда хорошо, потому что, принимая информацию, с ней нужно работать.

Специфика организации, которую мы обсуждаем, в том, что она самообучающаяся, она интегрирует полученные ответы в свои принципы работы, согласовывает разрозненные действия. Мне нравится использовать понятие «континуум». Один человек окончил среднюю школу, другой – университет, и об обоих можно сказать «образованный». Сначала нужно определить континуум.

У сервисных центров, о которых мы говорим, есть четкое понимание того, что у каждого проекта – свои клиентские ряды. И организаторы центров понимают, что люди, работающие над проектом – такие же потребители этого проекта, как и те, кто приобщается периодически. Также здесь знают аудиторию, которую не стремятся привлечь, умело владеют демаркетингом. Последнее важно: так, художник осознает, что его мысль может неверно толковаться определенными людьми, и тоже использует демаркетинг.

 

Юрий Кручак: Кто мог бы составить костяк сервисного центра, о котором мы говорим? Какие профессии могут быть там представлены? Каковы механизмы взаимодействия людей в этой организации?

Ирина Соловей: Одна из задач, которую постоянно приходится решать междисциплинарной организации – помощь участникам в определении зон ответственности. Составляющая успешной работы сервисных центров в том, что многое из того, что у нас происходит «по умолчанию», они не воспринимают так просто. Они определяют каждого нового участника как «entity», объекта отличной культуры, и проговаривают с ним все принципы, что работают в данном культурном пространстве. При этом оценивается, что есть ценного в той культуре, которую представляет новый человек. Например, кто-то пришел в центр из бизнеса, у него хорошее деловое мышление. Ставится вопрос: чему он может научить нас? Чем мы можем помочь друг другу?

Это сложная модель, ее еще нужно перевести на язык нашего времени. Фактически, многофункциональная организация обслуживает участников на разных уровнях взаимодействия: кто-то приходит время от времени, кто-то реализовывает большой проект. Центр координирует эти процессы, работает над сокращением стоимости вхождения в общий поток, над узнаваемостью проектов. Это очень сухо звучит, координаторы центра обязаны держать в фокусе текущие задачи организации, чувствовать каждого участника, к их роли подходит слово «фасилитатор» – они способствуют тому, что происходит.

Необходимое условие работы – ключевые участники должны регулярно встречаться. Задача сервисной организации – постоянно работать с данным сообществом людей. И если участник организации реализует проект, его обязанность – участие в регулярных встречах. Таким образом, работники центра отслеживают все взаимоотношения в организации, вовремя поднимают актуальные вопросы.

Кто может попасть в сервисный центр, зависит от того, какой проект создается. Это могут быть представители одной сферы, но тогда есть риск, что они будут рассматривать действительность только в спектре своей деятельности. Сузим процесс к миру искусства: если все участники центра – художники, которые не занимаются поиском финансирования, менеджментом, кураторством, их способность быть полезными уменьшается. Хотя в организации могут быть люди одной профессии, но с опытом работы в разных сферах.

 

Юрий Кручак: За счет каких ресурсов может существовать междисциплинарный центр?

Ирина Соловей: У меня есть конкретное видение этого вопроса, но, подчеркиваю, это – мое мнение. Я очень субъективна и допускаю: то, что я рассматриваю как потенциальную возможность, осуществимо, но не сразу, не сейчас.

Обществу необходимы пространство и люди, которые постоянно экспериментируют и генерируют идеи для практического использования. Я бы хотела, чтобы междисциплинарная организация была неким «think tank», мозговым центром для таких экспериментов. Такой «think tank» может ориентироваться на будущее, и если бизнес или целая индустрия захотят определить стратегии развития, в данном центре они найдут поддержку, смогут оценить ситуацию с разных точек. Недавно были на встрече, где в такой роли выступают экономисты, они ищут способы соединить тех, у кого есть активы и тех, у кого есть средства, потому что эти люди часто находятся в разных социальных группах, и это тормозит экономику.

Таким образом, сервисные центры помогут анализировать будущее, исследовать прикладные технологии. В общем, мы научимся мечтать профессионально.

Важный момент – принять ответственность. Так, дизайнер может придумать свой идеальный мир и разработать дизайн для предмета, уместного в этом мире – он берет ответственность за собственное творение. Этот момент мне еще не полностью ясен, но чувствую, что он очень важен, потому что, в каком-то смысле, касается нашей организации. Нам важно, чтобы города мыслили категориями своего творческого потенциала – мы сделали это отправной точкой и исследуем, как городу применить свою творческую энергию, чтобы она согласовывалась с миром. Это – некая иллюзия, но она позволяет нам утверждать: то, что мы создаем, предназначено для городов, которые хотят жить определенным способом. Мы не говорим, что так должны жить все, но мы работаем для людей, которым интересны наши идеи.

То, что не все хотят жить так, как мы придумали, мы оцениваем положительно: если мы ошибемся, будет течение, которое не позволит нам уйти не туда. Соответственно, у нас нет прямого пути, мы никогда не достигнем своего максимума, мы постоянно должны обучаться, и так мы застрахованы от абсурда.